Воробей в пустой конюшне, или Исповедь раздолбая – 2. Борис Егоров

кормушки – и для пернатых, и для… молоком питающих.

      Своим приездом я отвлек Еремея – так вот звали егеря – от общественно-полезного труда. Ерема оказался человеком компанейским, и, как он выразился – «не каждый день к нам в деревню корреспонденты из Москвы приезжают». Гуляли мы с ним… насыщенно. Рыбалка, охота, грибы – и перманентное полупьяное состояние. Что еще мужику для отдыха надо? (Я еще, помню, радовался, что, как знал – денег с собой прихватил с запасом.)

      Но разговор этот не о гулянке. В местном сельпо водки, как правило, не было. Одно «Биле мицне» – плодово-выгодная бормотуха. Ее еще местные называли – «биомицин». Так что я постоянно затаривался нормальным питьем у местного профи-самогонщика, к которому даже менты из райотдела претензий не предъявляли. Ну, ясно, почему.

      Этот самый профи жил с женой и дочкой лет десяти. Жена и отпускала покупателям мужнюю продукцию. Я, конечно, видел синяки на лице продавщицы, но относился к этому философицки. Типа, чужая семья – она ить потемки. Мало ли чего у них там… Да и в поддатом состоянии неохота копаться в чужих проблемах, подыскивать себе на попу вполне возможные приключения.

      И вот зашел я к ним в очередной недобрый раз. Дверь была открыта нараспашку, поэтому я для приличия постучал и зашел в дом. Хозяйка сидела на кухне за столом, перед ней стояла трехлитровая банка самогона – как я потом понял. Я нацепил на морду жизнерадостную улыбку и… куда только весь мой хмель девался! Я разглядел, что у женщины разбито лицо, руки по локоть в засохшей крови. И халат тоже весь в бурых пятнах. Сама она пристально смотрела в пустой угол комнаты, и тряслась крупной дрожью. Я как-то автоматом спросил: «А… Степан… где?» Женщина на мгновение перестала дрожать, и, не отрывая взгляда от угла, махнула рукой в сторону большой комнаты. Зашел я туда. Лучше бы не заходил.

      Уж на что я вроде бы привычный к… сюрпризам таким, да и нетрезвый в принципе был. Но самогонщик выглядел так… живописно, что меня едва не вывернуло наизнанку. В общем, разделала Степана его благоверная топором, как тушу в мясном отделе. А на кровати лежала дочка. Голышом. Она не шевелилась, но я заметил – дышит.

      Вернулся я на кухню и стал откачивать хозяйку. Долго это было и неинтересно. В конце концов общая картина выяснилась такая.

      Хозяйка чем-то занималась на кухне, и услышала голос дочери: «Ой, пап, ну не надо!..» А тот… папа басил: «Тихо, тихо. Я тя счас научу свечки катать». Женщина – вспомнил, ее Еленой звали – была готова и дальше терпеть мужнины заскоки по отношению к себе. Но за дочку! Она влетела в комнату и увидела очень неприглядную картину. Даже сказать ничего не успела, как получила сильнейший удар в лицо. А дальше, говорит, как в тумане все. Очнулась – в руках топор, на полу – результат.

      Охо-хонюшки-хохо. А дальше вообще свистопляска началась. Пока я из сельсовета тамошнего дозвонился до райотдела, пока менты приехали – Елена с дочкой исчезли. С концами. (Ну, дело