Мятежники. Юлия Глезарова

отдали под суд, солдат и офицеров перевели в другие, в основном провинциальные, полки. А в казармах на Фонтанке появились новые офицеры и солдаты. Они надели старую форму и, созерцая гвардейский парад, похожий более на театральное представление, император мог отныне не тревожить свою больную память: полк остался на месте, но он был уже другим, не тем самым полком, что стоял в карауле в Михайловском замке в роковую ночь, не тем, что подставили под ядра на Бородинском поле…

      Он был новым.

      2

      Форменный сюртук Полтавского пехотного полка, на плечах – тяжелые эполеты штаб-офицера. Чин немалый, новые возможности. Только вот в отставку и отпуск пускать не велено… «Но это не надолго», – думал Сергей, – «Государь отходчив. Я ни в чем не виноват…»

      Жарко. Липкий пот заливает ворот рубахи, лоб и глаза.

      – Скажи, любезный, – обратился он к проходящему мимо солдату, – где дом господина полковника Тизенгаузена?

      Солдат остановился, вылупил глаза на незнакомого штаб-офицера в родном полтавском мундире. Сергей повторил вопрос.

      – Виноват, ваше высокоблагородие… Нынче воскресенье, дома они… беспокоить не велят.

      – Где дом найти?

      – Так вот он.

      Солдат махнул рукой в сторону соседней хаты. Сергей вышел из кибитки, кивнул солдату:

      – Спасибо.

      Покосившиеся рамы в окнах, ветхая дверь, продавленное сотнями ног крыльцо. Со двора доносился запах нечистот.

      «Бежать, бежать отсюда! Но куда? Некуда…»

      Сергей постучался, дверь открыл денщик.

      – Доложи… подполковник Муравьев… из Петербурга переведен. Явиться желает.

      Денщик кивнул, скрылся за дверью, и через пару минут высунулся опять.

      – Господин полковник просят, ваше сковородие…

      Сергей вошел в маленькие сени, оттуда – в комнату. Убогая обстановка: соломенные коврики на полу, деревянный шкаф с запыленными книгами, паутина по углам, заваленный бумагами неструганый стол, такие же стулья. Окна по случаю жары открыты настежь. На стене – засиженные мухами гравюры «Переход французских войск через Неман июня 12 1812 года», «Молебствие союзных войск в Париже в день Воскресения Господня». Сергей знал эти гравюры, в Петербурге они продавались задорого, по двадцати пяти рублей, и были весьма популярны года три тому назад.

      Тизенгаузен оказался пожилым, маленьким человеком, Домашний засаленный халат, вздымался на горбу, от этого полы свисали неровно. Пожелтевшие загрубелые пятки торчали из стоптанных домашних туфель. Полковник смущенно разгреб бумаги на столе, подвинул стулья.

      – Извините меня, ныне обязанностей служебных нет, воскресенье… Отдыхаю, так сказать…

      Тизенгаузен хлопнул в ладоши; явился денщик.

      – Чаю подай дорогому гостю… Да проси жену мою сюда.

      Денщик принес самовар, поставил на стол.

      – Вы прямо из столицы к нам прибыли? – светским тоном спросил Тизенгаузен, нашаривая босой ногой засаленную туфлю.

      Сергей