Спартак. Рафаэлло Джованьоли

ты притворяешься? Как это ты не понимаешь?

      – Нет, право, клянусь двенадцатью богами Согласия, не понимаю…

      – Да ведь Варин намекает на роман одной из дев-весталок, Лицинии, с твоим патроном!

      – Злостная клевета! – возмущенно воскликнул верный клиент. – Какая наглая ложь! Этого не только вымолвить, но и подумать нельзя!

      – И я говорю то же самое, – сказал Варин с насмешливой улыбкой и издевательским тоном.

      – Так-то оно так, а вот поди наберись храбрости и внуши это добрым квиритам! Они все в один голос настойчиво твердят об одном и осуждают увлечение твоего патрона прекрасной весталкой.

      – А я повторяю: это сплетни!

      – Я понимаю, милейший Апулей Тудертин, что ты должен так говорить. Это очень хорошо и вполне понятно. Но нас-то не надуешь, нет, клянусь жезлом Меркурия! Любви не скроешь. И если бы Красс не любил Лицинию, он не сидел бы рядом с ней на всех собраниях, не выказывал бы особой заботливости о ней, не смотрел бы на нее так нежно и… Ну, мы-то понимаем друг друга!

      В эту минуту к Спартаку подошел человек среднего роста, но широкоплечий, с мощной грудью, сильными руками и ногами, с лицом, дышащим энергией, мужеством и решимостью, чернобородый, черноглазый и черноволосый. Он легонько ударил фракийца по плечу и этим вывел его из задумчивости.

      – Ты так погружен в свои мысли, что никого и ничего не видишь.

      – Крикс! – воскликнул Спартак и провел рукой по лбу, как будто желал отогнать осаждавшие его мысли. – Я тебя и не заметил!

      – А ведь ты на меня смотрел, когда я прогуливался внизу вместе с нашим ланистой Акцианом.

      – Будь он проклят! Ну как там, рассказывай скорей! – спросил Спартак.

      – Я встретился с Арториксом, когда он вернулся из поездки.

      – Он был в Капуе?

      – Да.

      – Виделся он с кем-нибудь?

      – С одним германцем, неким Эномаем; его считают среди всех товарищей самым сильным как духом, так и телом.

      – Хорошо, хорошо! – воскликнул Спартак; глаза его сверкали от радостного волнения. – Ну и что же?

      – Эномай полон надежд и мечтает о том же, о чем и мы с тобою; он принял поэтому наш план, присягнул Арториксу и обещал распространять нашу святую и справедливую идею (прости меня, что я сказал «нашу», я должен был сказать «твою») среди наиболее смелых гладиаторов школы Лентула Батиата.

      – Ах, если боги, обитающие на Олимпе, будут покровительствовать несчастным и угнетенным, я верю, что не так далек тот день, когда рабство исчезнет на земле! – тихо промолвил глубоко взволнованный Спартак.

      – Но Арторикс сообщил мне, – добавил Крикс, – что Эномай хотя и смелый человек, но слишком легковерен и неосторожен.

      – Это плохо, очень плохо, клянусь Геркулесом!

      – Я тоже так думаю.

      Оба гладиатора некоторое время молчали. Первым заговорил Крикс, он спросил Спартака:

      – А Катилина?

      – Я все больше и больше убеждаюсь, – ответил фракиец, – что он никогда не примкнет к нам.

      – Значит, о нем идет ложная слава?