Медовый месяц в Париже. Джоджо Мойес

рада, что все прошло удачно.

      В ванной становится неестественно тихо.

      – Ненавижу. Ненавижу, когда ты такая несчастная.

      Она смотрит прямо на него. Видит его голубые глаза, его вечно растрепанные волосы, его лицо, которое он по привычке закрывает ладонями. Секундное сомнение, и вот она уже протягивает ему руку, которую он нежно сжимает.

      – Не обращай на меня внимания. Я глупая. Ты прав. И я отлично понимаю, как важен для тебя этот заказ.

      – Лив, так оно и есть. А иначе я ни за что бы тебя не оставил. Я уже много месяцев – нет, лет – тружусь над проектом. Если мне удастся его пропихнуть, то дело в шляпе. Я становлюсь партнером. И приобретаю известность.

      – Понимаю. Послушай, не отказывайся от столика. Мы пойдем. После ванны мне наверняка станет легче. И мы сможем составить план на завтрашний день.

      Он накрывает ее руку своей ладонью. Но ее мокрые от мыльной воды пальцы так и норовят выскользнуть.

      – Ну… Тут вот какая штука получается. Они хотят, чтобы завтра я встретился с руководителем проекта.

      Лив замирает.

      – Что?

      – Они специально вызвали его сюда. Прилетает самолетом. Они хотят встретиться со мной в их апартаментах в «Рояль Монсо». А что, если тебе сходить в спа-салон, пока я буду с ними? Спа-салон там наверняка потрясающий.

      Она смотрит на него в упор:

      – Ты серьезно?

      – Совершенно. Я слышал, по оценкам французского «Вог», это лучший…

      – Я говорю не о твоем чертовом спа-салоне.

      – Лив, это значит, что они реально заинтересованы. И мне надо постараться использовать их интерес по максимуму.

      Когда к ней наконец возвращается дар речи, ее голос звучит как-то странно глухо:

      – Пять дней. Дэвид, наш медовый месяц всего пять дней. Даже не неделя. И ты говоришь, что они не могут подождать и провести встречу хотя бы через семьдесят два часа?

      – Лив, это Голдштейны. Миллиардеры только так и не иначе ведут дела. Приходится подстраиваться под их расписание.

      Она смотрит на свой педикюр, который обошелся ей в целое состояние, и вспоминает, как они с маникюршей смеялись, когда она, Лив, сказала, что теперь ее пальчики выглядят вполне съедобными.

      – Дэвид, уйди, ради бога.

      – Лив, я…

      – Просто оставь меня одну.

      Он поднимается с сиденья унитаза, но она на него не смотрит. Когда Дэвид закрывает за собой дверь ванной, Лив зажмуривается и медленно погружается с головой под горячую воду, чтобы ни о чем не думать и ничего не слышать.

      Глава 2

      Париж, 1912 год

      Никакого бара «Триполи».

      – Нет-нет, в бар «Триполи».

      Эдуард Лефевр, при всей своей корпулентности, как ни странно, нередко напоминал малыша, которому сообщили о неминуемом наказании. Он обиженно посмотрел на меня сверху вниз и, надув щеки, сказал:

      – Да будет тебе, Софи! Только не сегодня. Давай сходим