Семь буханок чёрного… Повести и рассказы. Юрий Михайлов

наволочки и подрубленный по краям грубым швом. Вытирает лоб, одновременно поднимая огромных размеров черную драповую фуражку, кажущуюся сыну жуком—плавунцом, вдруг надумавшим взлететь в небо.

      – Папа! – Запинаясь за палку, вскрикивает сын и падает отцу под ноги. – Па – па… – уже сдавленно, стараясь отползти от падающего на него тела, хрипит мальчик. Отец не смог сгруппироваться, выставить вперед руки, рухнул набок, спасая сына. Его безжизненная нога застряла в колесной колее. Они возятся в холодной жиже, один тихо поскуливая, второй – бормоча что-то невнятное и пытаясь нащупать во внутреннем кармане фуфайки лекарство, полученное в аптеке. Инвалидам войны его отпускают бесплатно, но завозят в поселковую больницу крайне редко.

      Вадим грязными озябшими руками тащит отца за локоть. Мальчик беспрерывно повторяет: «Папа, папа, давай, подымайся, папа…».

      Как Вадим оказался вместе с отцом на этой дороге – мама ли дала его в провожатые или сам напросился, – он не помнил.

      Еще один эпизод застрял в голове у Вадима, но сместился и в пространстве, и во времени. Он до сих пор не смог бы сказать, когда это произошло: до дороги в аптеку или позже. Но это и неважно, он хранил его в памяти и никому не рассказывал, даже родным братьям.

      Послевоенные мальчишки курили дешевые папиросы и сигареты «Пушка», «Прибой», «Север», почти не прячась. Малышня, семи-восьми лет, подражая им, набирала «бычков» – окурков, уходила в овраг, в который была протянута внушительных размеров труба для водосброса, забирались внутрь ее и смолили эти окурки. Вадим не отставал от приятелей, и «бычки» собирал, и смолил их как заправский курильщик. Об этом знал только средний брат, кстати, игравший в футбол и не куривший совсем. Но он молчал, наверное, стараясь поддержать авторитет младшего брата.

      После очередного похода к трубе мальчишки выбирались из оврага не по тропинке, а напрямик, по крутому склону, хватаясь за стойкие кусты полыни и стебли лопуха. Вадим и не заметил, как оказался на кромке оврага и почти носом уперся в живот отца. Тот стоял, подпираясь палкой, не еловой, а аптекарской, светло-желтой с ручкой и резиновым наконечником. Взял сына за руку, повел к дому. На краю зеленой канавки у футбольного поля отец присел на траву, достал из кармана пиджака кисет, рулончик газеты и протянул все это хозяйство сыну. Вадим не боялся, он не знал, что такое отцовская порка ремнем.

      – Я не хочу, – сказал сын. – Уже накурился, – и тяжело вздохнул, показывая, как противно ему после окурков.

      Отец умело, не спеша, скрутил самокрутку, прикурил от спички, затянулся. Молчал, снова затянулся, сказал, выпуская дым:

      – Надо мать предупредить, что в доме появился новый курильщик. Это плохо, потому что денег не хватает даже на одного курящего. Придется мне бросать курить, это непросто, я всю жизнь курю, привык… Кашель замучает, доконает он меня, я знаю, пробовал уже не раз бросить эту заразу.

      Молчал отец долго, уже погасла самокрутка, он заплевал ее, затер