Тарас Шевченко та його доба. Том 2. Віктор Берестенко

душу у нового поколения; повязка спала с глаз.

      Не менее решительным было действие заговора 14 декабря на самое правительство; от Петра до Николая правительство высоко держало знамя прогресса и цивилизации; с 1825 года – ничего похожего: власть только о том и думает, как бы замедлить умственное движение; уже не слово «прогресс» пишется на императорском штандарте, а слова «самодержавие, православие и народность» – это mane, fares, takel деспотизма199, причём последние два слова стояли там только для проформы. Религия, патриотизм были всего лишь средством укрепить самодержавие, народ никогда не обманывался насчёт национализма Николая; ярчайшее выражение его царствования: «Пусть погибнет Россия, лишь бы власть осталась неограниченной и нерушимой». Этот дикарский девиз устраняет все недоразумения, именно 14 декабря принудило правительство отбросить лицемерие и открыто провозгласить деспотизм.

      Незадолго до мрачного царствования, которое началось на русской, а продолжалось на польской крови200, появился великий русский поэт Пушкин, а появившись, сразу стал необходим, словно русская литература без него не могла обойтись. Читали других поэтов, восторгались ими, но произведения Пушкина – в руках у каждого образованного русского, и он перечитывает их всю свою жизнь. Его поэзия уже не проба пера, не литературный опыт, не упражнение: она – его призвание, и она становится зрелым искусством; образованная часть русской нации обрела в нём впервые дар поэтического слова.

      Пушкин как нельзя более национален и в то же время понятен иностранцам. Он редко подделывается под просторечие русских песен, он передаёт свою мысль такой, какой она рождается в нём. Подобно всем великим поэтам он всегда на уровне своего читателя. Он становится величавым, мрачным, грозным, трагичным, стих его шумит, как море, как лес, раскачиваемый бурею, и в то же время он ясен, прозрачен, сверкает, полон жаждой наслаждения и душевных волнений. Русский поэт всегда реален во всём, в нем нет ничего болезненного, ничего от того преувеличенного патологического психологизма, от того абстрактного христианского спиритуализма, которые так часто встречаются у немецких поэтов. Муза его – не бледное создание с расстроенными нервами, закутанное в саван, а пылкая женщина, сияющая здоровьем, слишком богатая подлинными чувствами, чтобы искать поддельных, и достаточно несчастная, чтобы иметь нужду в выдуманных несчастьях. У Пушкина была пантеистическая и эпикурейская натура греческих поэтов, но был в его душе и элемент вполне современный. Углубляясь в себя, он находил в душе горькую думу Байрона, едкую иронию нашего века.

      В Пушкине видели подражателя Байрона. Английский поэт действительно оказал большое влияние на русского. Общаясь с сильным и привлекательным человеком, нельзя не испытать его влияния, нельзя не созреть в его лучах. Сочувствие ума, которое мы высоко ценим, даёт нам вдохновение и новую силу, утверждая то, что дорого нашему сердцу.

      Но от этой естественной

199

По библейскому преданию, – слова, начертанные огненной рукой во время Валтасарова пира и предвещавшие гибель Валтасару и его державе – Вавилону. (А. И. Герцен. Собрание сочинений: в 30 т. Т. 7. С. 428.)

200

Имеется в виду расправа с декабристами, ознаменовавшая вступление на престол Николая I, и разгром польского восстания 1830 – 1831 гг. (А. И. Герцен. Собрание сочинений: в 30 т. Т. 7. С. 428.)