Зов Сирены. Вера Колочкова

Я сам.

      Встал из‑за стола, ушел в спальню, распахнул дверцы платяного шкафа, начал выкидывать на кровать свою одежку. В голове – ни одной мысли, один сплошной ужас: что он делает? что?.. И краешком сознания – хорошо, что Маечки дома нет, увезли на выходные на дачу к теще. Объясни-ка ребенку, что происходит… А может, и плохо, что Маечки дома не оказалось. Может, он бы и не ушел…

      – И ты вот так… Можешь так спокойно… Собраться и уйти?

      Ксюха стояла в дверях, глядела на него с ужасом. Лицо ее дрожало каждой черточкой, казалось, даже зрачки в глазах дрожат.

      – Где у нас чемодан, Ксюш, я не помню?

      – Ка… какой чемодан?

      – Ну, клетчатый такой, с которым мы в отпуск ездим? То есть ездили…

      – Мить, ты не посмеешь. Остановись, Мить…

      – Я уйду, Ксюша. Правда, так будет лучше. Ты права, я заврался, тебя измучил.

      – Погоди. Давай поговорим. Пойдем на кухню.

      – Нет. Я уже решил. Прости.

      – Да когда ты успел решить?

      – Неважно.

      – Нет, важно! Важно! Не собирался ты уходить, я знаю. Если бы я не спросила, ты бы ни одного лишнего телодвижения не сделал.

      – Но ведь ты спросила.

      – И что?

      – А я ответил. Правду ответил. Значит, другого выхода у нас с тобой нет.

      – Выход всегда есть, Митя.

      – Нет, Ксюш. Правда есть, а выхода нет. Да ты и сама все прекрасно понимаешь.

      – Что, что я понимаю? Не хочу я ничего понимать! И знать не хочу никакой правды! Считай, что я у тебя вообще ничего не спрашивала!

      – Ксюш, ну зачем ты…

      – Зачем унижаюсь, да? Ну и что! Хочу и унижаюсь, мое дело! Да мне вообще наплевать… Тем более унижение унижению рознь, Митенька. Уж не думаешь ли ты, что я… Что ты в принципе можешь меня хоть чем-то унизить? Не много ли ты о себе возомнил, а?

      – Тогда тем более… Зачем я тебе нужен – такой?

      – Какой?

      – Много о себе возомнивший. Возомнить о себе, я так понимаю, можно только самую капельку, и ту с твоего разрешения, да?

      – Не уходи, Мить. Если уйдешь, ребенка больше никогда не увидишь.

      – Не надо, Ксюш, пожалуйста. Вот этого не надо. Ты же знаешь, как я люблю Майку и никогда от нее не откажусь.

      – Куда, куда ты пошел?!

      – За чемоданом. Где у нас чемодан? Хотя какой чемодан, господи… Черт с ним, с чемоданом.

      – Митя, не делай этого. Прошу тебя! Ты слышишь, я сама, сама прошу тебя, не делай этого! Это ты меня предал, ты мне изменил, а я… Я прошу тебя! Сама! Я прошу тебя! Я унижаюсь перед тобой, да! Думай как хочешь!

      Она уже истерила навзрыд, без конца повторяя это «прошу тебя». Когда он шагнул в проем спальни, вдруг вцепилась в него, как кошка, и пришлось отрывать ее от себя силой, и собственный голос будто со стороны слышался, и дрожал высокими бабьими нотками:

      – Ксюш, я не могу. Не могу жить и врать… Не могу, прости. Возьми себя в руки, Ксюш.

      Если сказать, что он себя презирал