Разворошенное гнездо. Повесть. Александр Юдин

поежившись, подняла воротник пальто.

      – Опять замерзла, что ли, сибирячка? – бодро-насмешливо осведомился он.

      – А я вовсе и не сибирячка. Забыл, что ли? Так-то, выходит, я тебе интересна.

      – И правда забыл. Прости. Откуда ж ты такая?

      – Какая? – кокетливо спросила она.

      – Такая прелесть. И отчаянная.

      – Из Челябинска, хороший мой, из Челябинска.

      – Но там, между прочим, тоже морозы бывают будь здоров.

      – Быва-ают, – подтвердила она.

      – Слушай-ка, уралочка, – догадался он, – а ты давно последний раз калории принимала?

      – Давно, – созналась она.

      – Вот балбес! – ругнул он себя. Хочешь пельменей?

      – Хочу, – с готовностью мотнула она головой

      Они пошли через квартал на соседнюю улицу. Сокращая путь, свернули на тропинку за невзрачным трехэтажным домом. В тени его, куда солнце редко доставало своими лучами, тропинку прерывал черный ручей, выбегавший из-под большого слежавшегося сугроба. Андрей легко перемахнул через него, протянул Наде руку:

      – Прыгай. Ловлю.

      – Да не могу я, – хохотнула она. – Платье на мне узкое.

      Он вернулся, подхватил ее на руки и, выбрав место поуже, прыгнул вместе с ней.

      – Ой! – испуганно схватила она его за шею.

      – Ух, ты, Надька, Надька! Прелесть! Я соскучился по тебе. Только не догадывался об этом, пока ты не приехала.

      – Правда?

      – Правда.

      – А, может, ты меня все-таки отпустишь?

      – Нет. Вот так и понесу сейчас тебя на руках.

      – Ой, как хорошо-о! – пропела она.

      – Хорошо? – глупо переспросил он.

      – Хорошо. В кино в таких случаях говорят, млея от восторга: «Ты сумасшедший». Я тоже млею от восторга, прямо сердце замирает; кажется, сейчас умру. И тоже скажу, что ты сумасшедший. Но немного по другой причине. Я бы, сознаться, еще поездила на тебе, но ты должен позаботиться о своем моральном облике. Тебя ведь тут знает уже, наверное, каждая вторая собака. И что скажут о тебе блюстители нравственности, если увидят, что ты какую-то чужую бабу нес на руках? Вот так, скажут, корреспондент, вконец обнаглел.

      – А что, журналист не человек, не может себе позволить любить женщину?

      – Может, может, Андрюша, но ты все-таки отпусти меня, пожалуйста. Ты можешь себе позволить любить женщину, можешь игнорировать пересуды любителей нравственности, но я не могу себе позволить хоть чем-то тебе навредить.

      …В пельменной была очередь. Небольшая, но очень уж медленно двигалась.

      – Что ж, тогда поедим в ресторане, – решительно сказал он. – Это совсем рядом, через пяток домов.

      Но на двери ресторана висела табличка: «Банкет».

      – Андрюш, а может, сюда? – жалостливо глядя на него, кивнула она на белые окна диетической столовой, расположенной через дорогу.

      – Придется, – вздохнул он. – Будем есть манную кашку и запивать кипяченым молочком. Хотя я лично с большим удовольствием выпил бы сто грамм водки, похрустел соленым