Удар отложенной смерти. Инна Тронина

был его дружок – Аркашка Калинин. В руках у Андрея была жареная курица в промасленной бумаге. Он жевал и говорил с Колькой, всячески демонстрируя своё презрение. Развалился, как дома перед телевизором. Этак прищурился на нас с Колькой и заявил, чтобы мы денёк подумали по поводу своей дальнейшей судьбы. Ну, вы знаете, какие сволочные реплики он роняет, если человек у него на крючке! Не вам рассказывать…

      – Я с ним ещё ни разу не встречался, Валера, и мне очень интересно. Давай дальше. Какой у него компромат? Пока я не буду уверен, что за крематорием нет слежки, я товар на «железку» не выпущу.

      Филипп жевал уже вторую миногу и почти не пил. Кисляков так и глушил водку, не закусывая.

      – Дело в том, что один из родственников золотозубого покойника, сумел записать нас с Мажоровым на диктофон. Мы тогда требовали у него расписаться в получении золотого слитка. Фамилию Озирский, разумеется, не назвал. Он прокрутил Николаю и Савке Ременюку эту запись и сказал, что у него таких кассет шесть. Все выкрасть не удастся, и лучше сразу разоружиться перед органами. В противном случае к нам нагрянет Горбовский вместе с ОБХСС. Без чистосердечного признания и добровольной выдачи чалиться нам лет восемь, а то и больше. Ребята без меня, само собой, решить ничего не могли. Но под напором Озирского вынуждены были признать, что золото родственникам бывает, что и не возвращается. Им-то можно сваливать всё на меня, ну а мне на кого? Блад приедет завтра вечером, в четыре часа. Сам обещал, повторил несколько раз. И что мне тогда делать, я не знаю. Убрать его? – Кисляков вскинул светло-серые глаза – совершенно ясные, несмотря на количество выпитого.

      – Я не понимаю, почему вы цепенеете перед ним, как кролики перед удавом! А, Валера? То мой, царствие небесное, Каневский!.. То те, которых мы с тобой в печь на носилках отправили. Ещё десятки наших… И поди пойми, чего им не хватает! Ну, посуди сам, Валера. Подумаешь – мент! Да что такое мент, причём всего лишь капитан, перед тобой? Взял бы да выставил его к такой-то матери. Слушай, может, ему дать можно?

      – Чего… дать? – опешил Кисляков.

      – Кусков десять. Не возьмёт? Ты выручишь на операции больше.

      – Он на Невской овощебазе за такое предложение замдиректора в зубы врезал. А я не хочу в молодые годы коронки ставить – рука-то у Блада тяжёлая. А к такой-то матери он не пойдёт. – Валера отрицательно помотал головой. – Ни за что не пойдёт. Понимаете, он действительно смотрит, как змея, не мигая. И лезет в кабинет, будто к себе домой. Блин, вспомнить жутко! Сразу же делается страшно. Дышать нечем. Готов отдать всё, что угодно, ответить на любые вопросы, лишь бы отстал. Впечатление, что он про тебя всё отлично знает, и вообще… Это трудно описать, Филипп Адольфович. Он подсаживается сбоку, обязательно касается плечом, рукой – даёт почувствовать свою силу. Может и за локоть схватить. Тогда кажется, что твои кости сейчас в прах рассыпятся. А ведь я – парень не хилый, сам вольной борьбой занимался. Но Озирский – это что-то особенное. У него каменная ладонь, которой без оружия запросто