Тусклое мерцание золота. Евгений Щуров

айных заброшенных домиков, странным образом стимулировали его иммунитет. Простуда не липла к нему. Заработками не брезговал никакими. Но как ни любил Боря выпить, никогда не прикладывался к неприконченным до донышка бутылкам спиртного, найденных в урнах и пожухлой траве, когда собирал стеклотару. И, не смотря на привычное равнодушие к окружающему, внутреннее чувство стыда превалировало над человеческим достоинством. Он выучился без стеснения просить подаяния на паперти белоснежных церквей и в иных присутственных местах, а стыд оставался…

      Потом только Борис очутился в относительно благополучной компании вокзальных ночлежников…

      Сны вязкие и липкие, с повторяющимися вспышками событий…

      Под утро ему приснился школьный учитель русского языка и литературы, который с выражением рассказывал ему, Борису, о лексиконе пессимистов, о конечности всего сущего.

      Есть часто употребляемое в русском разговорном языке слово, с недвусмысленным негативным обозначением конца, окончания какого-либо действа, явления, которое имеет, мягко говоря, черный цвет и емко выражает безысходное, без непременной надежды на лучшее, отношение к жизни у русского человека. Во всевозможных ее проявлениях! Его отношение к работе, учебе, теще, политике государств, чиновниках, врачах, учителях, очередной беременности жены, пище из магазинов, отечественным автомобилям и так далее, вплоть до неудачных стартов космических кораблей любой страны! Определяется все одним словом: конец! Ну, или с вариациями…

      Конец – это судьба отдельно взятого человека и сообщества нас, в целом; как для избранных, судьба – это Солнце.

      Конец – это выражение нашего отношения к окружающей действительности, происходящим в мире событиям.

      Конец – это состояние обычного или необычного русского человека, с момента его внутриутробного развития до обращения в прах земной!

      Неприятное слово!..

      Борис окончательно очухался ото сна, и сразу почувствовал сухой жар центрального отопления со стороны лица, и некоторый холод, со спины.

      Вытянулся во весь свой небольшой рост. Левая половина лица слегка подмерзла. В остальном – терпимо! С залежалой болью во всем теле, Борис повернулся на другой бок, спиной к отоплению, обозрев своих спящих ночлежников, собутыльников и собеседников. Что-то мешало в ногах. Лоскутное одеяло. Кто-то из сердобольных баб накрыл его, чуть тронутые артритом, ноги.

      Борис еще раз потянулся и сел на своей деревянной кушетке.

      Понудив прочитать про себя несколько фраз утренней молитвы, Борис вышел на середину квадратной комнаты, соседствующей с узлом центрального отопления большого жилого дома. Со всех сторон, у теплых бетонных стен, где сплелись трубы, приткнулись всевозможных конструкций лежанки – деревянные, металлические. На них, закутавшись в замусоленные одеяла, спали люди.

      Посередине зала, у длинного стола, было прохладнее, чем у стен.

      Он подошел к большому осколку зеркала, взглянул на несколько дней не бритую физиономию, длинные неубранные волосы. Потом достал из кармана старинные, серебряные часы-луковицу, и громко крикнул:

      – Тунеядцы и алкоголики, подъем!

      С одной стороны в него полетел зимний ботинок, с другой – раздались маты, кто-то продолжал тяжело и похмельно спать, и только справа от него хриплый, женский голос спросил:

      – Что, уже час, дядя Боря?

      – Нет, спи!

      Борис полез в свою клетушку, занавешенную шерстяным одеялом, навсегда позаимствованным в вагоне поезда дальнего следования. Достал с примитивной фанерной полочки над кроватью многоразовый бритвенный станок, подумал, и положил его обратно. Щетина позволяла обождать. Потом отпер маленький, добротный деревянный сундучок, стоявший около стены. Там, в кармане джинсов, на самом дне, нащупал тощую пачку денег, сунул их в карман.

      – Кто на работу?

      В ответ – молчание. Дядя Боря достал из сундучка полупустой увесистый альбом для монет, сунул в карман своего пальто.

      – А я пошел, – негромко сказал Борис.

      – Дядя Боря! А ты меня с собой не возьмешь сегодня? – спросил тот же хриплый, но мягкий и высокий, очень своеобразный, женский голос.

      – Нет! Сегодня не возьму! – ответил он. – Ты еще пьяна, со вчерашнего.

      – Дядя Боря! Пока я умоюсь, я приду в себя!

      – Нет, дорогая Вика, я сегодня буду работать один.

      Борис подошел к громоздкому умывальнику, секунду поколебавшись, вымыл все-таки голову. Растерся, расчесался. В огромном старом и скрипящем шкафу подобрал одегу, висевшую среди прочих. Решил надеть зеленый вязаный свитер, видавший хорошие времена серый велюровый пиджак, замотал шею длинным голубым шарфом, с французским узлом, и увенчал свой уличный «прикид» длинным серым осенним пальто, приподняв чуть засаленный воротник. На ноги – старенькие коричневые полусапожки, куда заправил джинсы. Головной убор Боря не признавал в любую погоду: недостоин, ибо холоп все равно перед барином шапку – да оземь! Да на колени… А кругом – одни баре, с квартирами, машинами!..