Несущие смерть. Стрелы судьбы. Лев Вершинин

осторожно кашлянул.

      – Откликнись, государь. Мать зовет. Нехорошо.

      – А ну ее! – взметнулись и сверкнули небесным блеском странные на чуть горбоносом, немакедонском лице удивительно македонские глаза, и пухлые губы капризно изогнулись. – Пускай по-человечески зовет, тогда и откликнусь. А то заладила: Искандар, Искандар… Перс я, что ли?

      Стоило мальчишке, вспылив, ускорить речь, как в ней внезапно прорезался и заиграл гортанными отзвуками легчайший персидский выговор.

      – Ты македонец, государь. Однако она – мать! – с ласковой непреклонностью повторил гоплит.

      Судя по всему, слово его имело вес для подростка с капризными губами, и бляха десятника на груди лишь укрепляла авторитет. Нахмурившись, юнец хмыкнул и прокричал в ответ зовущей нечто протяжно-напевное, непривычно звучащее под ярко-синими, цвета его глаз, небесами Македонии горной.

      На балкончике, выслушав, горестно вскрикнули. Но тотчас овладели собой.

      – Алксан! Алкса-аан-джан! Пистча дневной имеет остыть, когда ты не есть пойти до мама скоро! Вай, какой пистча совсем остыть!

      – Погоди, мама, – специально для окружающих повторил мальчишка. – Сейчас иду!

      И, жадно глядя на сжатый кулак десятника, азартно ощерился.

      – Ну?! Я послушался! Значит, давай еще раз!

      Тощий согласно кивнул.

      – Изволь, государь. Да только так ты всю державу проиграешь…

      – Ничего! У тебя теперь сколько сатрапий, Ксантипп?

      Пряча ухмылку в завитках густой, цвета темной меди бородки, десятник закатил глаза, вытянул ладонь. Начал загибать пальцы. Хмыкнул.

      – Та-ак. Фригия, Армения, Согдиана, Парфия… Нет, господин, прости! Парфия нынче снова твоя, вчера отыграна…

      – И Фригия тоже, Ксантипп!

      – Э, повелитель, сколько ее, той Фригии! Ты Царь Царей, а я жалкий десятник, станешь ли ты отнимать у бедного человека землю, где геройски пал его отец, сражаясь под знаменами твоего Божественного родителя?..

      – Нуууу… я не знаю, – явно смущенный юный любитель метать кости покраснел. – Ладно, оставь себе Фригию, Ксантипп… Ставлю Египет против Армении!

      Десятник прищурился и хмыкнул вновь, на сей раз куда выразительнее, чем раньше.

      – Пол-Армении против Египта. Не больше. Идет?

      – Почему? – Горбинка на носу юнца стала еще жестче.

      – Э-э, видишь ли, господин, мне ведь еще придется отнимать свой выигрыш у Птолемея!

      Какое-то время эхо здорового солдатского хохота металось по круглому дворику крепости.

      – Ну что, повелитель, согласен?

      – Кидай!

      Три кубика взлетели, перекувыркнулись в воздухе, рассыпались в очерченном на утоптанной земле круге.

      Замерли.

      – Три. Пять. Пять. Большая Афина! Везет же тебе, Ксантипп! Моя очередь!

      Мальчишка торопливо подхватил с земли костяшки, долго грел их в ладонях, шепча что-то невнятное. Подул в кулак. Зажмурился. Метнул.

      – Пять. Пять. Два. Малая Афина! Вах, педер сек Анхро-Манью! – Не сдержавшись, он выругался