Ярче солнца. Бет Рэвис

по другим причинам…

      – Нет, – шепчу я, понимая и ужасаясь тому, что он собирается сказать. Я не могу… я не готова… я не… я не знаю. Я не знаю, чего хочу, но точно знаю, что не хочу слышать то, что он сейчас скажет, и точно знаю, что он это скажет.

      Он хватает меня за руки, не сердито, как раньше, а мягко, нежно, предлагая шагнуть к нему. Я не двигаюсь.

      – Эми… я… – Он опускает глаза и делает глубокий вдох. – Ты… ты для меня много значишь. Я хочу, чтобы пришла сюда по своей воле. – Он избегает встречаться со мной взглядом. – Ко мне.

      Старший отпускает меня и одной рукой убирает волосы с моего лица. Я ничего не могу с собой поделать, закрываю глаза и подаюсь вперед, наслаждаясь шероховатой теплотой его руки на своей щеке. У него сбивается дыхание.

      Я делаю шаг вперед.

      Поднимаю лицо. Он старается заглянуть мне в глаза, прямо как тогда, после нашего поцелуя под дождем.

      – Что ты ищешь?

      Он не отвечает.

      И не нужно.

      Я знаю, чего он хочет.

      И это нечестно.

      – То, что нам единственным на всем корабле меньше двадцати, не значит, что я должна тебя любить. Разве я не имею права на выбор? На варианты?

      Старший уязвленно отшатывается.

      – Понимаешь, не то чтобы ты мне не нравишься, – торопливо добавляю я, протягивая руку, но Старший уворачивается. – Просто…

      – Просто – что? – рычит он.

      Просто если бы я была на Земле, а не на этом проклятом корабле, если бы познакомилась со Старшим в школе или в клубе или если бы нас свели друзья, если бы я могла выбирать между Старшим и любым другим мальчиком в мире… Любила бы я его тогда?

      Любил бы он меня?

      Любовь без выбора – никакая не любовь.

      – Просто я не хочу быть с тобой только потому, что больше не с кем.

      11. Старший

      – Но…

      Но она уже исчезла.

      12. Эми

      На следующее утро я первым делом иду к родителям. Я смотрю на их ледяные лица, пока глаза не начинают болеть, а потом зажмуриваюсь. Но неважно, вижу я их или нет, факт остается фактом: они заморожены. Я – нет. А «Годспид» не двигается.

      Не двигается.

      Заставляю себя забыть об этом и пытаюсь придумать, о каком воспоминании поговорить с родителями, по чему я сегодня скучаю. Но не могу сосредоточиться. Со вздохом встаю и засовываю их обратно в криокамеры. С той минуты, как мы со Старшим поругались, все идет наперекосяк, и я не могу думать ни об их прошлом, ни о нашем.

      Вообще, это странно. На Земле меня, бывало, обзывали словами куда хуже, чем «странная». Но здесь в слова вкладывают другой смысл, и если его произносит один из тех немногих, кому ты доверяешь, оно бьет куда больнее.

      Выпрямляюсь, и что-то упирается в ногу. Опускаю руку в карман и вынимаю черный пластиковый прямоугольник, который вчера нашла в Регистратеке. Я чуть не показала его Старшему, но… не смогла. Поднявшись на уровень хранителей, я хотела побыть с ним, не отвлекаясь на всякие зловещие приветы от Ориона. А потом, после ссоры, просто хотела от него сбежать.

      Черный