Пять лучших романов (сборник). Уильям Сомерсет Моэм

опешил и с дурацким видом уставился на Струве.

      – Мы оба любили Бланш. В доме моей матери для него нашлась бы комнатка. Мне казалось, что соседство простых бедных людей принесет успокоение его душе. И еще я думал, что он научится у них многим полезным вещам.

      – Что же он сказал?

      – Улыбнулся и, кажется, подумал, что я дурак. А потом заявил, что «ерундить» ему неохота.

      Я бы предпочел, чтобы Стрикленд сформулировал свой отказ в других выражениях.

      – Он отдал мне портрет Бланш.

      Я удивился, зачем Стрикленд это сделал, но не сказал ни слова. Мы оба довольно долго молчали.

      – А как ты распорядился своими вещами? – спросил я наконец.

      – Позвал еврея-скупщика, и он неплохо заплатил мне на круг. Картины я увезу с собой. Кроме них, у меня сейчас ничего не осталось, разве что чемодан с одеждой да несколько книг.

      – Хорошо, что ты едешь домой.

      Я понимал, что единственное спасение для него – порвать с прошлым. Быть может, его горе, сейчас еще нестерпимое, со временем уляжется и благодатное забвение поможет ему сызнова взвалить на себя бремя жизни. Он молод и через несколько лет с грустью, не лишенной известной сладости, будет вспоминать о своем несчастье. Раньше или позже он женится на доброй голландке и будет счастлив. Я улыбнулся при мысли о бесчисленном множестве плохих картин, которые он успеет написать до конца своей жизни.

      На следующий день я проводил его в Амстердам.

      Глава сороковая

      Занятый своими собственными делами, я целый месяц не встречал никого, кто бы мог напомнить мне об этой прискорбной истории, и постепенно она выветрилась у меня из головы. Но в один прекрасный день, когда я спешил куда-то, на улице со мною поравнялся Стрикленд. Вид его напомнил мне об ужасе, который я так охотно забыл, и я внезапно почувствовал отвращение к виновнику всего этого. Кивнув ему – не поклониться было бы ребячеством, – я ускорил шаг, но через минуту почувствовал, что меня трогают за плечо.

      – Вы очень торопитесь? – добродушно осведомился Стрикленд.

      Характерная его черта: он сердечно обходился с теми, кто не желал с ним встречаться, а мой холодный кивок не оставлял в том ни малейшего сомнения.

      – Да, – сухо ответил я.

      – Я немного провожу вас, – сказал он.

      – Зачем?

      – Чтобы насладиться вашим обществом.

      Я смолчал, и он тоже молча пошел рядом со мною. Так мы шли, наверное, с четверть мили. Положение становилось комическим. Но мы как раз оказались возле магазина канцелярских товаров, и я решил: может же мне понадобиться бумага. Это был хороший предлог, чтобы отделаться от него.

      – Мне сюда, – сказал я, – всего хорошего.

      – Я вас подожду.

      Я пожал плечами и вошел в магазин. Но тут же подумал, что французская бумага никуда не годится и что, раз уж моя хитрость не удалась, не стоит покупать ненужные вещи.

      Я спросил что-то, чего мне заведомо