Отравленный пояс. Артур Конан Дойл

в ожесточенном споре о каких-то высоких материях. Вдруг Остин повернул ко мне свое медно-красное лицо, не отводя, однако, взгляда от баранки.

      – Мне дают расчет, – сказал он.

      – Неужели? – ответил я.

      Сегодня все казалось необычным. Люди говорили дикие, неожиданные вещи. Все было, как во сне.

      – В сорок седьмой раз, – добавил, подумав, Остин.

      – Когда же вы уйдете? – спросил я, не найдя сказать ничего лучшего.

      – Я не уйду, – прозвучало в ответ.

      Разговор как будто был исчерпан, но Остин вдруг опять вернулся к нему.

      – Если я уйду, кто будет смотреть за ним? – Он кивнул головой на хозяина. – Кто захочет у него служить?

      – Кто-нибудь другой, – сказал я неуверенно.

      – Другого ему не найти. Никто не проживет и недели. Если я уйду, дом развалится, как часы без главной пружины. Говорю вам это, потому что вы ему друг и должны знать. Я мог бы поймать его на слове, но у меня не хватит духу. Они с хозяйкой останутся, как двое младенцев, подкинутых на чужой порог. Все держится на мне. А он ни с того ни с сего дает мне расчет.

      – Почему с ним никто не уживется? – спросил я.

      – Никто не будет таким покладистым, как я. Он очень умный человек, мой хозяин, – такой умный, что иной раз у него ум за разум заходит. Я тогда понимаю, что он сошел с катушек, и не обижаюсь зря. Послушайте, что он сделал нынче утром…

      – Что?

      Остин наклонился ко мне.

      – Укусил экономку, – услышал я хриплый шепот.

      – У‑ку-сил?

      – Да, сэр. Укусил в лодыжку. Я видел своими глазами, как она выбежала сломя голову из передней.

      – Боже милостивый!

      – Это еще что! Знали б вы, что у нас тут творится, сэр! С соседями он со всеми не в ладах. Тут иные говорят, что, как он жил среди чудищ, о которых вы писали, так это для него – для хозяина, значит, – самая подходящая компания. «Дом родной, любезный дом», как поется в песне. Это так соседи говорят. Но я-то прослужил у него десять лет, я к нему привязался, и, заметьте себе, он как-никак великий человек: я почитаю за честь служить у него. Но иногда с ним нужно большое терпение. Вот посмотрите-ка, сэр. Разве это похоже на доброе, старое гостеприимство? Сейчас вы прочтете.

      Машина на самом тихом ходу одолевала зигзагами крутой подъем. За поворотом показался прочный глухой забор, и над ним доска с объявлением. Как сказал Остин, прочесть было нетрудно – немногословное, оно само бросалось в глаза:

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

      Посетителей, журналистов и нищих просят не беспокоиться!

Дж. Э. Челленджер.

      – Да, никакого, так сказать, добросердечия! – покачав головой, сказал Остин и покосился на прискорбный плакат. – Как бы это выглядело на рождественской открытке? Извините, сэр, я сейчас наговорил больше, чем за много долгих лет, но сегодня