Посол Урус-Шайтана. Владимир Малик

откуда он сбежал в конце лета. Такие же огрубевшие от работы руки и обветренные, дождями и солнцем выдубленные лица. У большинства поношенные, латаные свитки, кожухи, стоптанные сапоги и полотняные штаны. Лишь немногие из казаков красовались в дорогих панских кунтушах[2] или новых кожухах по фигуре…

      Но в то же время они и отличаются от смеречовских крестьян. У запорожцев смелый, гордый взгляд, которого Яцько никогда не видел у односельчан. У каждого сабля на боку, пистолет, а то и два, за поясом. А на головах овечьи, лисьи или заячьи шапки с малиновыми, свисающими шлычками… Нет, они совсем не такие, как на родной его Гуцульщине!

      Потом его взгляд пробежал по длинным приземистым хатам-куреням, почти вплотную прижавшимся к крепостным стенам. Камышовые крыши припорошены мелким снежком. Под ними темнеют узкие, словно бойницы, оконца. Дома войсковой канцелярии и старшин выше, красивее, крытые гонтом[3]. На другой стороне площади радует взор крашеными стенами и золочеными куполами сечевая церковь.

      Заметив, что казаки обратили на него внимание, мальчонка поспешно сдернул шапку, поклонился и хрипло произнес:

      – Добрый день, панове казаки!

      – Здоров, парень! – ответил за всех Метелица. – Да не зови нас так, какие паны из нас, голодранцев… А паны – там, – кивнул он на дома сечевых старшин. – Понял?

      – Понял.

      – Правда, кое-кто и из нашего брата прется в паны. Ну, да это не твоего ума дело… А теперь выкладывай, откуда сам будешь. Где с Сомом повстречался?

      – Все, все, что спросите, расскажу… Сперва вот мне бы Арсена Звенигору найти.

      Казаки удивленно переглянулись:

      – Эге, у Звенигоры, вишь, и родич объявился! Да ты-то сам разве его не знаешь, нашего Звенигору? Он здесь, между нами…

      – Нет, не знаю… Надо ему кое-что передать…

      Звенигора вышел вперед. Царапину на руке он успел залить горилкой и присыпать порохом. Поверх надетого уже жупана на нем был внакидку наброшен кожух, украшенный красивой вышивкой. И жупан и кожух во многих местах залатаны, – не у одного хозяина, знать, побывать успели, пока к казаку попали.

      – Что ж ты хотел передать мне, хлопче? – спросил он недоуменно.

      – Я из Дубовой Балки, я…

      – Ты из Дубовой Балки? – подался вперед Звенигора.

      Сердце у него екнуло: там, на берегу Сулы, вот уже третий год живут без него родные – мать, сестра, дед. Не случилось ли с ними чего? Не несчастье какое? Он сжал пареньку плечо:

      – Мои с тобой передали что? Как мать?

      – Мать захворала. Передали, чтобы прибыл как можно скорее…

      – Что с нею? Ты видел ее?

      – Нет, не видел. Сестра твоя сказывала, когда мы с дедом Сомом у них ночевали.

      – Так ты сам, выходит, не из Дубовой Балки?

      – Нет, дядя, из Карпат я… Может, знаешь – из Смеречовки… От пана Верещака убежал… Не слыхал?.. Злющий, аспид!.. Над бедными холопами издевается, как над скотиной!.. А нынче думаю казаковать, если примете…

      Но Звенигора уже не слушал парня. Лицо его опечалилось, серые глаза потемнели.

2

Кунтуш – старинный верхний кафтан у украинцев и поляков.

3

Гонт – дранки, дощечки, которыми кроют крыши, вкладывая сточенный конец одной дранки в паз другой.