Посол Урус-Шайтана. Владимир Малик

это он выстрелил в меня? – мелькнуло в голове. – За что? Что я ему плохого сделал?» Я хотел крикнуть – и не смог. Ноги подкосились, все поплыло вокруг, луна на небе будто взбесилась: запрыгала, замелькала, потом покатилась вниз – прямо на меня… И я упал.

      Последнее, что услышал, были слова Гамида. Он кричал гайдутинам:

      – Не стреляйте! У меня для вашего воеводы важные вести!

      До сих пор эти слова звучат в моих ушах, будто слыхал их только вчера. Многое ушло из моей памяти, забылось. Даже стерлись образы близких и родных мне людей. А эти слова изменника навеки врезались в память.

      Проснулся я от острой боли в груди и долго не понимал, где я. Открыл глаза, оглянулся.

      Лежал я на красивой деревянной кровати в небольшой темной комнате, стены которой были выложены из серого дикого камня. Высокое узкое окно в противоположной стене напоминало бойницу замка. Да это, наверное, и была бойница. Толстые дубовые двери не пропускали в комнату ни одного звука.

      Что со мною? Где я? Среди друзей или среди врагов?

      Я не мог ответить на эти вопросы и лежал пластом, так как от малейшего движения боль разрывала грудь.

      Потом снова впал в забытье. А когда очнулся, то увидел возле себя мальчика лет пяти-шести. Он стоял у кровати и внимательно рассматривал меня. В его блестящих черных глазенках любопытство боролось со страхом. Когда он заметил, что я проснулся и смотрю на него, то хотел убежать, но, очевидно, любопытство победило, и мальчик остался.

      На нем была красная бархатная курточка и черные с застежками ниже колен штанишки. Белый воротничок шелковой сорочки оттенял нежный загар детской шейки. Все в нем было по-детски мило, наивно. Его правая рука ниже локтя была обвязана куском белого полотна.

      – Кто ты такой? – спросил он меня по-болгарски.

      Из этого я заключил, что я у болгарских повстанцев – гайдутинов.

      – Меня звать Якуб, – ответил я по-турецки. – А тебя?

      Мальчонка тоже перешел на турецкий язык, да еще такой изящный, чистый, что я засомневался в прежнем выводе.

      – А меня – Ненко, – ответил он и добавил: – Я – гайдутин! А ты?

      Теперь сомнений не было. Детская непосредственность развеяла их как дым. Итак, я в руках гайдутинов, и меня лечат, перевязывая таким же белым полотном, как и мальчика, – вероятно, для того, чтобы потом допросить и подвергнуть нечеловеческим пыткам. Это открытие вконец испортило мое настроение, но я, не показывая этого, ответил:

      – А я – турок.

      Мое признание не взволновало его.

      – Почему же ты не страшный? – удивился он.

      – Ведь ты тоже не страшный, хотя и гайдутин, – ответил я ему в тон.

      – Гайдутины – это герои, они борются за свободу Болгарии, – гордо сказал Ненко, повторяя, наверное, чужие слова. – Когда я вырасту, то стану настоящим гайдутином, как мой отец! Гайдутинов все любят и уважают, кроме турок и помаков[39], которые убивают их, сажают на колья и выжигают глаза.

      Я не нашелся что ответить: все, что он говорил, была святая правда. Не все, но очень

39

Помак – болгарин, принявший мусульманство (болг.).