Александрия. Дмитрий Барчук

так и не приходит. Понимая, что нынешней ночью мне уже не заснуть, я включаю карманный фонарик, достаю из тумбочки рукопись и начинаю писать.

      Мозг лихорадочно работает. Мысли роятся, как шальные. И откуда-то из глубины души выползает неизвестный мне ранее страх. Не перед людьми и не перед обстоятельствами. Этого я уже отучился бояться. Но этот ужас, сковывающий меня сейчас, совсем другого рода. Ужас за мой Грех. За содеянное. Жутко становится, что прошлое уже никогда не вернешь назад и не исправишь. Неважно, что сейчас, умудренный опытом, жизнью, ты выбрал бы другой путь. Но тогда-то ты сделал именно то, что сделал. И сейчас остается только каяться в ожидании не людского, а Божьего суда. Если бы Редактор знал, как я понимаю Александра!

      Когда я учился в третьем классе, моя мама влюбилась по-настоящему, как могут влюбляться настоящие женщины один раз в жизни. Ее избранник, Иван Матвеевич, был старше ее на 20 лет, как мама – меня. Он возглавлял крупный строительный трест, возводивший элеваторы на целине, а вскоре перешел на работу в обком партии. Он был женат. Имел дочь, на два года младше моей мамы. О разводе не могло быть и речи. Это означало поставить крест на карьере. Поэтому он встречался с мамой тайно.

      Об их романе я узнал случайно. Мама выбила через профком путевку в детский санаторий «Мать и дитя» в Анапе на две недели. С заездом 31 декабря. И хотя Черноморское побережье Кавказа по праву считается довольно-таки теплым местом в нашей стране, но в ту зиму оно таким отнюдь не было. В нашей комнате было настолько холодно, что мы несколько ночей спали одетые. Морозы стояли под двадцать градусов. Даже море замерзло на десятки метров от берега. Я никогда не забуду, как катался на катке из замерзших медуз. Интересно было скользить по неровной, выпуклой поверхности: то вниз, то вверх.

      Каково же было мое удивление, когда мы (как бы неожиданно!) на узкой курортной улочке встретили прогуливающегося дядю Ваню. И впредь мы стали совершать прогулки уже втроем. Благо на улице заметно потеплело, выглянуло солнце, и в дневные часы воздух прогревался до плюсовой температуры.

      Мы ездили в горы. Пока я лазал по скалам, взрослые ели шашлык и пили кубанское вино в какой-нибудь придорожной забегаловке. Часами гуляли мы по пляжу, вслушиваясь в неровный шум зимнего прибоя. Над нами галдели стаи чаек. А нам было удивительно хорошо втроем. Каким бы малым я тогда не был, но все равно хорошо запомнил то редкое ощущение безмятежного счастья и духовного единения, какое бывает присуще лишь полноценным семьям, в которых мужчина и женщина искренне любят друг друга, и от этого их счастья радостно становится на душе и ребенку.

      Когда путевка закончилась, дядя Ваня поехал с нами до Москвы в одном купе. Я простыл перед отъездом, и у меня начался жар. Он, как отец, вставал ко мне по ночам. Поправлял одеяло, измерял температуру, давал мне лекарства.

      В Москве мама в очередной раз положила меня в больницу. После отпуска я расстался с ней на удивление легко, без обычных концертов.