Возвращение в Брайдсхед. Ивлин Во

он вышел на балкон и над толпой студентов в свитерах и теплых кашне, спешащих мимо на реку, в рупор, странным образом оказавшийся среди безделушек Себастьяна, завывающим голосом декламировал отрывки из «Бесплодной земли»[4].

      А я, Тиресий, знаю наперед, —

      рыдал он над ними из-под сводов венецианской галереи, —

      Все, что бывает при таком визите,

      Я у фиванских восседал ворот

      И брел среди отверженных в Аиде.

      И тут же, возвратясь в комнату, весело:

      – Как я их удивил! Для меня каждый гребец – это еще одна доблестная Грейс Дарлинг.

      Мы еще долго сидели за столом, попивая восхитительный куантро, и самый томный и рассеянный из итонцев распевал: «И павшего воина к ней принесли…», аккомпанируя себе на фисгармонии.

      Разошлись мы в пятом часу.

      Первым поднялся Антони Бланш. Он галантно и сердечно простился с каждым по очереди. Себастьяну он сказал:

      – М-мой милый, я хотел бы утыкать вас стрелами, как подушечку для булавок.

      А меня заверил:

      – Это просто изумительно, что Себастьян вас откопал. Где вы таитесь? Вот я доберусь до вашей норы и выкурю вас оттуда, как с-с-старого г-г-горностая.

      Вскоре после него ушли и остальные. Я хотел было раскланяться вместе с ними, но Себастьян сказал:

      – Выпьем еще немного куантро. – И я остался.

      Позже он объявил:

      – Я должен идти в Ботанический сад.

      – Зачем?

      – Посмотреть плющ.

      Дело показалось мне достаточно важным, и я пошел вместе с ним. Под стенами Мертона он взял меня под руку.

      – Я ни разу не был в Ботаническом саду, – признался я.

      – О Чарльз, сколько вам еще предстоит увидеть! Там красивая арка и так много разных сортов плюща, я даже не подозревал, что их столько существует. Не знаю, что бы я делал без Ботанического сада.

      Когда я в конце концов очутился опять у себя и нашел свою квартиру точно такой же, какой оставил ее утром, я ощутил в ней странную безжизненность, которой не замечал прежде. В чем дело? Все, кроме желтых нарциссов, казалось ненастоящим. Может быть, причина в экране? Я повернул его к стене. Стало немного лучше.

      Это был конец экрана. Лант всегда его недолюбливал и через день или два отнес в какую-то таинственную каморку под лестницей, где у него хранились тряпки и ведра.

      Тот день положил начало моей дружбе с Себастьяном – вот как получилось, что роскошным июньским утром я лежал рядом с ним в тени высоких вязов и провожал взглядом облачко дыма, срывающееся с его губ и тающее вверху среди ветвей.

      Потом мы поехали дальше и через час проголодались. Мы остановились в деревенской гостинице, которая была также фермерским домом, и позавтракали яичницей с ветчиной, солеными орехами и сыром и выпили пива в затененной комнате, где в полумраке тикали старинные часы, а в нерастопленном очаге спала кошка.

      Поев, мы продолжили путь и задолго до вечера прибыли к месту нашего

4

Поэма Т. С. Элиота (1888–1965) – американского и английского поэта. Перевод А. Сергеева.