Ухищрения и вожделения. Филлис Дороти Джеймс

Эми. Мы ведь говорим не о ножах, не о ружьях, даже не о пулеметах. Мы сейчас говорим об оружии, которое нельзя применить, не уничтожив самих себя, а может быть, и всю нашу планету. Но ты молодец, что помогаешь с делами НПА, хоть и не сочувствуешь нам.

      Эми ответила:

      – Ну, НПА – это совсем другое дело. Тут я очень даже сочувствую. Просто я считаю, что ты только время зря тратишь на все эти письма, статьи и выступления. От всего этого никакого толку не будет. Бороться с людьми надо их же оружием.

      – Но мы ведь уже кое-чего добились. Во всем мире простые люди организуют марши, демонстрации протеста, заставляют власти предержащие услышать свой голос, заявляя, что хотят мира на земле для себя и своих детей. Простые, обыкновенные люди, такие, как ты.

      И тут она вдруг чуть не сорвалась в крик:

      – Я тебе не «простые люди»! И не называй меня «обыкновенной»! Если и есть на свете простые, обыкновенные люди, я к ним не отношусь!

      – Извини, Эми, я вовсе не в этом смысле…

      – Тогда нечего было так говорить.

      Единственное, в чем они походили друг на друга, было их нежелание есть мясную пищу. Вскоре после того, как Эми поселилась в фургоне, Нийл сказал ей:

      – Я вегетарианец, но тебе и Тимми вовсе не обязательно отказываться от мяса.

      Говоря это, он подумал, что не знает, полагается ли ребенку в этом возрасте есть мясо. И добавил:

      – Время от времени ты можешь, если захочешь, покупать отбивную в Норидже.

      – Я буду есть то же, что и ты. Животные ведь меня не едят, и я их есть не стану.

      – А Тимми?

      – Тимми ест все, что ему дают. Он не капризуля.

      И правда. Нийл и представить себе не мог ребенка более покладистого, чем Тимми, и такого почти всегда всем довольного, как он. Нийл углядел на доске объявлений в Норидже, что продается подержанный манеж, и привез его домой на крыше машины. В манеже Тимми мог ползать часами, иногда поднимаясь на ножки; он с трудом удерживал равновесие, а ползунки сползали и путались у него в ногах. Если что-нибудь выводило его из себя, он приходил в ярость, зажмуривал глаза, задерживал дыхание и издавал вопль такой устрашающей силы, что Нийл не удивился бы, если бы весь Лидсетт примчался посмотреть, кто из них мучает несчастного младенца. Эми в таких случаях никогда не шлепала сына. Она выхватывала его из манежа, сажала на бедро и относила к себе на кровать со словами:

      – Чертовски громко орет.

      – Слушай, может, тебе побыть с ним? Он так надолго задерживает дыхание, что вполне может задохнуться. Просто убьет себя.

      – Ты что, псих? Убьет себя! Когда это такие дети себя убивали?

      И вот теперь Нийл знал, что жаждет ее всем своим существом, она нужна ему, а он ей – нет, она не позовет его больше, не рискнет снова получить отказ.

      Поселившись в фургоне, Эми на вторую же ночь отодвинула перегородку, отделявшую ее койку, и молча подошла к кровати Нийла. Совершенно нагая, она стояла и без улыбки смотрела на него сверху вниз. Он сказал ей:

      – Послушай, Эми, тебе