Райская птичка. Трейси Гузман

это предвидеть. Знаю, в последнее время тебе нелегко, – Томас подобрался и снял руку с плеча Финча. Он подошел к одному из огромных, от пола до потолка окон, спрятанных за тяжелой тканью, и пальцем слегка отодвинул занавеску. – Неужели так странно, если мне, так же, как тебе, хочется вернуть то, что я когда-то потерял?

      – Ты сам перестал рисовать. Ты позволил своему имени раствориться, ты не терял его. И, пожалуйста, не надо меня опекать. А также строить гипотез о моей жизни.

      – Я не жду, что ты поймешь.

      Такие знакомые, эти слова обожгли слух Финча, и в сердце повернулся безжалостный кинжал. Я не жду, что ты поймешь. Так вот что чувствовала Клэр. Вот как он причинял ей боль.

      Томас посмотрел на свои пальцы, потом отвернулся от окна.

      – Честно говоря, Денни, я думал о тебе. Теперь картина будет стоить несравнимо больше, чем стоила бы в те дни, когда я ее нарисовал. Я смогу отплатить тебе сторицей, неужели не понимаешь? – он осушил бокал и снова направился к серванту, чтобы налить себе еще. Он поднял бокал в сторону Финча. – Только представь, какой поднимется шум.

      К несчастью, Финчу было совсем не сложно это представить. О, это постыдное желание, которое он не мог подавить, эта тяга, засевшая на задворках сознания, невысказанная греза о проблеске того, что разбазарил Томас: деньги, шик, талант. Способность переносить людей, лицезреющих его работы, в места, о существовании которых они даже не подозревали. Финч почти убедил себя, что пишет книги исключительно ради науки. Если не считать скудных авторских гонораров, они не приносили ему никакой личной выгоды. В конце концов, он не был художником. Он был преподавателем истории искусств и критиком. Он мог делать вид, будто понимает то, что видит, угадывает замысел художника, но его вклад в искусство был ничтожным. Померкнувшая мечта вдруг возродилась и вскружила ему голову. Первый, кто по прошествии двадцати лет увидит неизвестную картину Байбера, первый, кому она откроется. Разочарование, которое испытал Финч, когда понял, что поддался искушению, было таким же явственным, как голос жены в его голове, не стихавший и продолжавший говорить с ним даже после ее смерти. Хорошего понемножку, Денни. Он отмахнулся от Клэр, вытеснил те мелодичные переливы, которые так отчаянно призывал каждый день, позволил вихрю эмоций заглушить их. Пульс ускорился. Финч почувствовал озноб, и стал потирать руки.

      – Давай на нее посмотрим.

      Лукавая улыбка. Насмешка над тем, как он предсказуем, как легко поддается уговорам.

      – Не так скоро, Денни.

      – Что это значит? Я не могу рассуждать о чем-то, чего не видел.

      – О, полагаю, если ты поговоришь с людьми, необходимый уровень интереса будет достигнут заочно.

      Тело Томаса могло обветшать, но его эго позиций не утратило.

      – Я не буду никому звонить, – сказал Финч, – пока не увижу картину.

      Томас как будто его не слышал.

      – Я подумал,