Воскрешение Св. Лазаря. Atavis et armis. Илья Коршун Корпушов

pigraph>

      Лазариты

      …Они остались, когда последние корабли крестоносцев уплыли в закат. Не страх удерживал их, не жажда славы – только клятва, выжженная в сердцах проказой. Их называли *Белое Братство*, рыцари Ордена Святого Лазаря, те, кого болезнь обрекла на изгнание, но чей дух отказался сдаться.

      Госпиталь в Акко стал их последней крепостью. Стены, пропитанные запахом ладана и гноя, хранили шепот молитв и звон мечей. Лица рыцарей скрывали белые плащаницы, пропитанные уксусом и травами – не столько для защиты от чужих взглядов, сколько чтобы не пугать братьев. Их кожа, покрытая язвами, была картой страданий, но под доспехами бились сердца, горящие верой. – Мы – щит, который Господь оставил на этой земле, – говорил сэр Готье, чьи пальцы уже не сгибались в перчатках. – Пусть тела гниют, но души наши будут чисты. Когда султан Аль-Адиль подступил к Акко с армией, превосходящей вдесятеро, город дрогнул. Жители бежали, священники умоляли *Белое Братство* спастись, но рыцари выстроились у ворот. Их было тридцать. Тридцать против тысячи. – Они уже мертвы, – смеялись мамлюки, глядя на искалеченные фигуры. – Что могут сделать тени? Но тени сражались как демоны. Они шли без страха боли – проказа давно отняла у них чувство страха. Их мечи, зазубренные от бесчисленных битв, рубили врагов, будто те были тростником. Сэр Готье, потерявший глаз, вел их в атаку, крича псалом: *«Dominus lux mea est!«* («Господь – свет мой!»). К ночи поле перед госпиталем утопало в крови. Мамлюки отступили, шепча о *джиннах*, вселившихся в рыцарей. Но победа стоила дорого: из тридцати уцелело семеро. – Завтра они вернутся, – прошептал брат Лука, юный оруженосец, чьё лицо еще не коснулась проказа. – Тогда мы встретим их снова, – ответил Готье, вытирая черную кровь с губ. – Пока бьются наши сердца, Святая Земля не падет. На рассвете мамлюки нашли госпиталь пустым. На алтаре лежали белые плащаницы, сложенные в форме креста, а у стен стояли семь мечей, воткнутых в землю рукоятями вверх. Легенда гласит, что рыцари исчезли в песках, чтобы вновь явиться, когда вере будет грозить гибель. А султан Аль-Адиль, человек суровый и мудрый, приказал воздвигнуть на месте битвы стелу с надписью: «Здесь пали лучшие из врагов. Да простит Аллах их души». Их назвали безумцами, святыми, призраками. Но в хрониках Небесного Иерусалима они навсегда остались Рыцарями Белой Плащаницы – теми, кто сражался не за землю, а за свет, который даже проказа не могла погасить.

      Из оды «DeusVult»

      «Мы шли через саванны, как в жерле с языками пламени.

      Мы исчезали, покрываясь тленом, под насыпью песка.

      Мы часть игры – всемирной карты,

      Где ход бесследен, как пыльца.»

      —

      Закончился поход и не успев начавшись.

      Толпа ревущих умерла,

      Никто не вспомнит о страдащих.

      Ведь тел их нет, походу мрачна их душа.

      —

      Быть может живы, аль убиты,

      Никто не скажет им теперь.

      Поход прозрачный и забытый,

      Как не было, увы, начнется новый день.

      —

      А новый и не начинался,

      Все помнят этот жалкий век,

      Когда погода насмехалась

      Над теми кто ходил на смерть…

      —

      Они пошли на месть за бога,

      И вдруг исчезли в бытие.

      Кресты идущие сквозь догмы,

      Хоронятся в чужой земле.

      За день до последнего вздоха

      Последние молитвы в Акко

      Тени уже сползали со стен госпиталя, когда брат Лука разливал вино – густое, как кровь, смешанное с миррой, чтобы заглушить вкус гнили. Тридцать чаш для тридцати рыцарей. На столе лежали хлебные лепешки, подгоревшие по краям, и чаша с уксусом, в которой мочили плащаницы.

      Сэр Готье сидел у камина, пытаясь размять руку в латенной перчатке. Его пальцы, скрюченные словно корни старого дуба, с трудом сжимались вокруг рукояти кинжала. – Брат Лука, – позвал он, и юноша вздрогнул, – сегодня ты не должен стоять в стороне. Возьми меч. – Но я… не рыцарь, – пробормотал Лука, касаясь гладкой кожи своего лица – единственного, что еще не тронула проказа. – Ты – один из нас с того дня, как вынес с поля раненого Гильома. В углу зала брат Гильом, чье лицо скрывала матка из вощеной ткани, хрипло засмеялся: – Тогда он обмочился от страха, как щенок! – Зато не обосрался, как ты под Арсуфом, – огрызнулся Лука, и зал взорвался смехом. Даже смех здесь звучал хрипло, словно сквозь пелену пепла.

      Слова перед рассветом

      Когда чаши опустели, рыцари собрались у алтаря, где горели семь свечей – по числу дней Творения. Сэр Готье поднял дрожащую руку:

      – Говорите, братья. Пусть ночь услышит наши истинные мысли. Первым встал брат Мартин, чья правая нога была съедена болезнью до кости: – Я видел сон. Мы стоим у врат Рая, но святой Петр говорит: «Вы