Путеводная нить. Алексей Филиппов

немного на отшибе, метрах в пятидесяти от наших. Бегу, что есть силы по утоптанной тропинке. Дышать тяжело, лютый мороз обжигает изнутри грудь, сердце стучит, как колокол, но я всё прибавляю ходу. Темно, тихо вокруг: даже собаки не тявкают, и только жалостливый хруст снега под моими торопливыми шагами. В избушке охотника застаю старшину Земского. Земсков – крепкий, русоволосый мужик, с ясными серыми глазами, настоящий богатырь, хоть сейчас пиши со старшины картину «Витязь на распутье». Он стоит над распростертым на полу телом охотника и разводит руками.

      – Сам застрелился, – тяжело вздыхает Земсков, поднимая лежащий на боку табурет. – По всему видно. Стал Степан ружьё чистить, а про патрон в стволе забыл. Умаялся, поди, вот и… Он на три дня охотиться на оленей ходил. Недавно вернулся. Видишь, как в избе всё выстыло. Обещал мне строганины свежей… И вот…

      В избе охотника, действительно, холодно. Хотя и топится печь, но стол, возле которого лежит труп, всё еще сплошь в инее. И на сером полу, местами тоже иней, только возле головы убитого большое красное пятно.

      – В шею он себе попал, – кивает на пятно старшина, – присел на табуретку, взял ружьё за ствол, стал чистить и… Гляди, эк его разворотило…

      Наклоняюсь к убитому, и от ужасно развороченной шеи комок тошноты покатывает к горлу. Отхожу к окну. Очень хочется пить, но вода в ведрах замерзла. Не поддается еще злой холод старающейся изо всех сил печурке. Мы осматриваем с Земсковым ружьё, прикидываем, что и как, шепотом переговариваясь между собой, словно опасаясь, как бы нас покойник не услышал.