Святой Гийом. Николай Ободников

смотрел на свою правую ладонь и улыбался. Всё было хорошо, а вскорости будет еще лучше. Хоть содеянное на корме и привлекло к нему лишнее внимание, день выдался поистине великолепный.

      После беседы с судовыми офицерами и осмотра Зиновьевым (противный старикашка вколол ему что-то) Корсин немного вздремнул. Потом честно отработал остатки смены, поужинал и вернулся к себе. Экипаж сторонился его, как прокаженного. Но что взять с дураков, у которых в голове один песок, а не волны?

      Вечером, когда на «Святом Гийоме» зажглись судовые огни, Корсин покинул свою каюту. Он делил ее с тремя мотористами, но не делил с ними того, что прятал под матрасом. Сейчас в руке оператора донного робота лежал нож – достаточно острый и злой, чтобы передать привет чьим-нибудь детишкам.

      Время близилось к девяти, все работы давно остановились. Большая часть экипажа наверняка набилась в кают-компанию, накачиваясь легким пивом. Корсина переполняла уверенность, что он угадал и тему сегодняшних посиделок: «Корсин-мудак и его визгливая ария отдавленных яиц». Возможно, кто-то даже нарисовал плакатик, оповещающий о теме вечера.

      Корсин наконец покинул туалетную кабинку. Он перемещался по судну от одного туалета до другого, точно крыса, бегущая по трубам. На второй палубе с любовью посмотрел на волны. Темное и громадное, будто живая капля, море ждало, когда он полностью изменится.

      У двери капитанского кабинета копошился Василь. Он напоминал человека, который позабыл, что сон давно закончился и пора вставать. Примерно раз в пять секунд парень дергал дверную ручку и ковырял ногтем замок.

      – Никого нет дома, малец, – сказал Корсин.

      Глаза Василя распахнулись. Куда шире, чем следовало для страха. А вот для страха и стыда – в самый раз.

      – Я просто хотел посмотреть на ту вещицу. Ну, которая со дна.

      – Нет-нет, малец, не прикидывайся. Ты хотел вломиться в кабинет и спереть то, что тебе совсем не полагается.

      – Это не так. Зачем вы придумываете?

      Пожав плечами, Корсин подошел ближе:

      – Так или не так, но ты пойман с поличным, малец. И только добрый дядя Корсин Вебер может решить твою судьбу. Как Цезарь в Колизее.

      Василь отступил. В его глазах промелькнуло нечто похожее на упрямство.

      – Тебе никто не поверит, Корсин. Только не после того, что ты отчебучил на корме.

      – Да ну! – Изобразив удивление, Корсин засунул пальцы в рукав почищенной и просушенной толстовки. Вынул оттуда нож, держа его за краешек. Никакого агрессивного хвата. – А вот мне кажется, что поверят. Ведь у тебя нож. Ах ты ж, мать твою, нож! А еще ты в «Пикаре» постоянно твердил о крови, которую якобы видел на мне. И что ты теперь скажешь, пострел?

      Лицо Василя залила синеватая бледность.

      – Попробуешь очернить меня, – произнес Корсин, – и я расскажу, как ты ковырялся в двери, словно у себя в носу, а потом приду к тебе ночью и настрогаю из тебя посылок для любимой матушки. Усек?

      – Да, усек, – прошептал Василь.

      – Ну так беги и сиди тихо, будто обмочившаяся мышка.

      Василь