Черное и белое. Владимир Гурвич

много тех, кто готов за это убить. Впрочем, я понимаю, что отец задумал что-то более широкое. Однажды он даже сказал, что хочет изменить мир. И добавил: только не уверен, пойдет ли это ему на пользу?

      Ведев задумчиво молчал. Эти вопросы не вызвали в нем прилива энтузиазма. Он сам только что пострадал из-за своего ничем не ограниченного свободомыслия. И куда их заведет обсуждение этой темы? По своему опыту он знает, что если начать идти по этой тропе, ее конца никогда не увидеть.

      – Вы уверены, что хотите действительно это знать? – на всякий случай решил уточнить он.

      – Да, – твердо и решительно ответила Эльвира. – Иначе я бы не спрашивала. Но если вы не хотите говорить на эту тему, я не настаиваю, – на этот раз с вызовом произнесла она.

      Да, эта девица не подарок, с тоской подумал Ведев. Можно только посочувствовать ее будущему мужу, ему предстоят нелегкие испытания.

      – Не вижу причин не говорить на эту тему, раз вы хотите знать. Но предупреждаю, это очень взрывоопасная тема. Может быть, самая взрывоопасная тема, которую я знаю.

      – Мне кажется, после того, что случилось с отцом, мне уже ничего не страшно.

      Ведев неодобрительно покачал головой.

      – Это вы говорите, сидя в этом уютном ресторанчике, где вам ничего не угрожает. Но если вам будет грозить настоящая опасность, вы будете ощущать себя по иному.

      – Может быть, – спокойно согласилась Эльвира. – Но сейчас я чувствую так, а не иначе.

      – Хорошо, тогда начнем. Только давайте для затравки выпьем. Не возражаете?

      Девушка никак не отреагировала на его слова. И раз возражений не последовало, Ведев разлил вино по бокалам. И поднял свой.

      – Светлой памяти вашего отца, – провозгласил он тост.

      Эльвира последовала его примеру, и они выпили.

      – С чего же начать? – задумчиво произнес Ведев.

      – Начните с общества, – подсказала девушка. – Зачем оно возникло?

      – Видите ли, мы привыкли смотреть на мир с определенной точки зрения, считать, что он устроен и действует определенным образом. Это мировоззрение так прочно сидит в нас, что всякое сомнение именно в таком, а не каком-то ином мироустройстве воспринимается как нечто вроде сумасшествия.

      – Раньше это называлось ересь, – перебила Эльвира.

      – В общем, да. Но все же, думаю, это не ересь.

      – Что же тогда?

      Ведев невольно вздохнул. Ему хотелось на некоторое время позабыть обо всех этих воззрениях и пожить жизнью обыкновенного человека. Дело заключалось в том, что ему она нравилась, он находил в ней немало привлекательных черт. А эта особа ему это не дает, опять заставляет предаваться размышлениям.

      – И все же это не ересь.

      – Что же тогда?

      – Совсем другое мировиденье. Ересь обычно касалась частного при согласии с целым, А тут речь шла именно о целом. Арон, то есть ваш отец, остро ощущал всю глубину ошибочности наших представлений о мирозданье.

      – А вы? – Глаза Эльвиры смотрели на нее в упор.

      – Думаю, я – тоже. Иначе он бы не привлек меня