Петля времени. Вика Козерог

к решетке камеры «обезьянника», который умолял безумную бабку взять запасной ключ в столе и снять с него наручники. Но бабулька не обращала на него никакого внимания и отгоняла невидимых мух: «Пошли вон! Пошли вон!»

      Ямайке стало смешно и весело, его больше не волновала его дальнейшая судьба. Он знал, что все в его руках.

      Глава 11. Кино

      Вот это кино! Аннета стояла в кабинете начальника и медленно снимала с себя белую блузку, затем юбочку.

      Михаил Сергеевич внимательно наблюдал за происходящим. Его выражение лица было спокойным, и только оттягивание рукой воротничка рубашки, как будто его сдавила удавка, выдавало его нервное состояние.

      Девушка сняла черные лакированные туфли и теперь стояла босиком в чулочках с красными бантиками-подвязками. Руками она прикрывала обнаженную грудь. Мужчина подошел к ней и стал страстно ее целовать. Но вдруг его щека загорелась от боли, а в ушах засвистело от резкого шлепка. И тут он понял, что получил оплеуху. Девушка выскользнула из его рук и исчезла. В недоумении он еще несколько минут не понимал, что произошло, как вдруг увидел висящие в воздухе буквы: «У тебя два варианта: первый – я показываю это кино твоей жене, второй – я отдаю тебе видеосъемку, а ты забираешь из полиции заявление на Мякишева». И подпись: «Фантомас».

      – Вот мошенница! Ладно, пусть будет по-твоему, но только в этот раз! И стремительно вышел из кабинета.

      Глава 12. Освобождение

      В камере предварительного заключения было душно. Несколько человек резались в карты, кто-то рассказывал свою историю, как он сюда попал, кто-то просто спал на шконке. Ямайка с всклокоченными волосами сидел на табуретке и тупо смотрел в угол камеры. Вдруг он протяжно запел:

      – Эх, раздолье, сторона моя родная!

      Эх, раздолье, ты моя одна такая!

      Эх, раздолье!

      Песня звучала совсем тихо, но она шла из самого сердца, из глубины души и набирала силу.

      Мужчины притихли и уставились на парня. Теперь пение стало слышно и за пределами камеры, где нужную тональность подхватил нежный девичий голосок, и гимн свободы полился уже в два голоса. Он как будто бы раздвигал стены этого мрачного заведения и выпускал на свободу души людей, попавших в беду и оказавшихся здесь, в заточении:

      – Эх, раздолье,

      – Отпусти меня на волю!

      – Эх, раздолье!

      – Разделю с тобою долю.

      – Эх, раздолье!

      Мужские, охрипшие и простуженные; женские, страстные и непокорные, – голоса уже со всех камер пели в унисон, и уже никто не мог остановить это единство.

      – Э-э-эх! – воскликнул во все горло Ямайка и пустился в пляску.

      Ему подыграли сокамерники, стуча по батареям и по табуретам. Стали барабанить и соседи по камерам. Этот получившийся спонтанный тарарам остановил ворвавшийся в камеру дневальный:

      – Мякишев! На выход!

      – Мне и здесь хорошо!

      – Мякишев, отставить самодеятельность! Вы освобождены от заключения! На выход!

      – Ну ладно, раз вы так настаиваете. На выход так на выход.

      – Ямайка, ты к нам еще придешь? – забеспокоились сокамерники.

      – Нет,