Год в Чувашии. Дмитрий Лукьянов

на протяжении семи поколений, а потом уходили на новое место, – говорил электрик с фермы, который занес нам ведерко яиц и бутылку молока. Ему дали немного денег и угостили самогоном.

      – Зачем? – спросила теща.

      – Жизнь кончалась. Вот сейчас как раз седьмое поколение, по-моему, доживает свое. Мы уже восьмое. Что дальше будет? Куда нам уходить?

      – Этого никто не знает, – сказал тесть, – я, допустим, ушел на пенсию.

      – Хĕрлĕ пуҫ знает, – сказала Лена, – а вообще, все давно ушли в интернет.

      – Надо было все-таки нарисовать Мише точку на лбу, – сказала теща.

      Миша с недоверием смотрел на нас из-за печки.

      – Обе мои дочери уехали в Москву, – продолжал электрик, – может быть, там и находится то самое новое место.

      – Вряд ли. В Москве могут сохранить себя только сами москвичи. Там даже татары теряют себя, а чуваши еще и православные. Еще легче раствориться, – сказал я.

      Когда стемнело, я вышел его проводить. Снежные поля отражались в тусклом пасмурном небе, а небо, немногим ярче, отражалось в снегах. В ясные же ночи зимой бывает совсем темно.

      – Что это за звук? – спросил я.

      – Хĕрлĕ пуҫ гремит ведрами в коровнике, – сказал электрик.

      – Нет, не это. Что это за шорох?

      – Что?

      – Как это… Маленький звук. Пĕчĕк звук.

      – Юр. Снег.

      Он заскрипел по снегу валенками, и железный шорох снежинок сразу пропал за этими резкими звуками. В темноте исчезала маленькая мужская фигура, чтобы окончательно скрыться за бело-синим домом под шапкой снега, таким же небольшим и таким же пожилым, как этот молодой старик, его хозяин, угодивший в последнее поколение и потому знающий свое будущее лучше деревенской колдуньи. Где-то за третьим прудом пролаяла старая собака.

      Утром к Хирли Бущ выстроилась новая очередь. Пара средних лет приехала на какой-то китайской машине с ульяновскими номерами. Край шерстяного платка уже трепетал в окошке.

      – Похоже, Хĕрлĕ пуҫ работает каждый день и получает много денег, – сказала теща.

      – И много вирусов, – сказала Лена.

      Мы наблюдали за сеансом в окно, через острые и колючие языки алоэ. Вместе с нами завтракала бабушка Лены, мать тещи. Она жила на другой деревенской окраине, возле разрушенной мельницы, и приходила сюда как будто в гости.

      – Хĕрлĕ пуҫ мне сказала, что у Лены будет два сына, – сообщила бабушка.

      – Кугам, не надо ходить к Хĕрлĕ пуҫ, ты можешь заразиться, – сказала моя жена, – и вообще не надо к ней ходить.

      – Не заражусь. Я ходила к ней отдельно и подарила курицу.

      – Интересно, а что они, кроме ковида, привезли ей из Ульяновска в подарок? – сказал тесть.

      – А, – сказал маленький Миша, – а!

      Предсказание о двух сыновьях прозвучало то ли предупреждением, то ли лукавой радостной вестью. Тогда мы с Леной этого не знали. Не знаем и сейчас, и я, современный