Запах цитрусовых духов. Никита Антонович Тихомиров

Станиславович. За пару месяцев он не только догнал, но и перегнал отца. Сделка на сотни миллионов вывела его из тени… и затмила его самого. Простите за каламбур. Серафим, скажите…”

      – Поздравляю, – сухо произнес отец, протягивая бокал. – Евгения, спасибо. Можете идти.

      Секретарша простояла у двери, как ошпаренная, изучая его лицо. Для отца, чей сын обогнал его в рейтинге Форбс, эта скудость слов – оскорбление.

      – Простите, – шепотом начала она, – может, стоит… эмоциональнее? Как-то… иначе? – Голос её дрогнул, но два ледяных взгляда заставили её замолчать.

      “Извините!” – выкрикнула она, выскакивая из кабинета. Дверь хлопнула, оставив нас с отцом в полной тишине.

      Я швырнул документы на стол. Листы разлетелись, как птицы, спасающиеся от опасности.

      – Ты молчишь. Даже не посмотрел на них.

      Отец бросил взгляд на аналитику, затем вернулся к отчетам. – Ты уже всё сказал. – Его рука сжала ручку, царапая бумагу.

      – Может, скажешь хоть что-то? – Мой голос сорвался на крик. Не может быть, чтобы этого не хватило. Чтобы его сердце не дрогнуло.

      Он не оторвался от бумаг.

      – Ты сделал всё, что мог. – Слова были финальными, как приговор.

      Я шагнул к нему, так что бокалы зазвенели о столешницу.

      Он взглянул мне в глаза, но это был взгляд чужого человека.

      – Уходи. Мне нужно подписать контракт.

      – Сука… – прошипел я, разбивая бокал о его монитор. Осколки рассыпались, как зеркало, в котором отражались наши разбитые жизни. – Контракт? – Я засмеялся, хватая его за руку. – Скажи хоть “хорошая работа”!

      – Хорошая работа. – Его голос не дрогнул.

      Что произошло? Он…

      – То есть как “Ты сделал всё, что мог”? Может, ты неправильно услышал новость? – Спросил я, дрожа от отчаяния.

      – Нет. – Он провел пальцем по цифрам на отчете. – Двухсот двадцать три миллиона триста пятнадцать тысяч. Автопарк с лотусами, мерседесами, даже бугати…

      – Я знаю, что я продал! – Кулак врезался в стол, и стекло бокала задрожало. – Я думал ты хоть раз улыбнешься!

      – Что ты хочешь? – Глаза отца сузились, как лезвие ножа.

      Он встал, словно рос в размерах, – громадный, как гора. Таким я видел его только в редкие моменты, когда он гневался.

      – Папа, почему ты такой холодны? – Слова вырвались, как рвота. – Почему ты не можешь просто сказать “хорошая работа”? Ты даже не приходил на мой день рождения, кроме восемнадцатилетия, когда подарил эту… эту клетку!

      – Ты голодал? – Его рука сжала перо. – Ты ел бриоши, пока другие дети жрали хлеб. Ты бездомным был? У тебя есть дом, машины, деньги. – Он отвернулся, как будто я стал прозрачен.

      – Забирай всё это! – Я швырнул документы на пол. – Дай мне то, что я заслуживаю! Даже каплю твоей любви!

      – Любовь… – Он взглянул в окно, где застыл солнечный свет. – Это не моя валюта.

      Мой палец впился в стекло бокала. Оно треснуло, как лед под ботинком. – Тогда зачем я вообще…

      – Уходи. – Его голос звучал тише.

      – Сука… – прошептал я, смотря, как он снова