«Дочь Ивана Грозного». Ирина Левит

А Сергей Сергеевич не один юбилей отметил, и всегда у Натальи Гавриловны спрашивали, что подарить, а она все хрусталь да посуду-фужеры заказывала. Только кому теперь их добро нужно?

      И женщины дружно вздохнули.

      Сергей Сергеевич Брянский, Заслуженный артист РСФСР, жил здесь с самой постройки дома вместе с женой и незамужней дочерью. Когда совершенно неожиданно умерла дочь, а затем (правда, спустя лет пятнадцать) и жена, Брянский написал завещание: передать квартиру театру, в котором проработал всю жизнь и который когда-то назывался театром музыкальной комедии, а затем переименовался в музыкально-драматический. Театр его и похоронил одиннадцать лет назад, превратив квартиру в служебную – в некое подобие гостиницы. Периодически она пустовала, периодически в ней кто-то жил, а в последние недели три здесь обитал московский драматург Кирилл Лепешкин.

      Судя по тишине в квартире, ничего страшного там не случилось.

      – Ну ладно, пора домой. – Фаина Григорьевна аккуратно отодвинула блюдце с чашкой. – А то мне завтра рано вставать. Я на восемь утра в поликлинику записалась.

      До дома ей было пару шагов, поскольку жила она на одной лестничной площадке с Мартой Мстиславовной, у которой сегодня вечером чаевничала. Это был давнишний ритуал, имевший свой график: чаепитие устраивали то у одной, то у другой женщины. Нынче была очередь Марты Мстиславовны, чья квартира имела общую стену со служебной.

      На следующее утро в 7:30 Фаина Григорьевна вышла из дома. Как всегда при полном параде – не броско, но элегантно одетая, с тщательно уложенными кудрями, с аккуратным макияжем. По принципу: женщина всегда должна оставаться женщиной, и неважно, куда она направляется – на работу или в поликлинику.

      Она редко пользовалась лифтом, даже когда поднималась на свой четвертый этаж, а уж спускалась непременно по лестнице, выход на которую находился напротив служебной квартиры. И только поэтому Фаина Григорьевна заметила, что дверь неплотно прикрыта. Совсем узкая щель, однако же это показалось странным в столь ранний час.

      Фаина Григорьевна поступила деликатно – пару раз стукнула костяшками пальцев по металлическому полотну. Подождала несколько секунд и постучала громче. Затем позвала: «Кирилл Андреевич!» Наконец, не дождавшись ответа, толкнула дверь и заглянула внутрь.

      Из прихожей сразу же открывался вид на гостиную, чей пол был усеян осколками разбитой хрустальной вазы. Московский драматург Кирилл Лепешкин сидел на стуле, плетьми свесив руки и упершись лицом в стол, а по его затылку расползлась запекшаяся кровь.

      Глава 2

      – Подъем! Погоны надеём!

      Голос был суровым и одновременно веселым. Он обрушился Вере прямо на голову, и она мгновенно открыла глаза. Вернее, приоткрыла, потому как явь еще не успела задавить сон.

      – Тебе чего надо, злыдень? – пробормотала досадливо.

      – Мне лично не надо ничего, – заверил долговязый парень с ярко-каштановыми, как у самой Веры, кудрями, и серыми, как у самой Веры, глазами, что, впрочем, было вполне естественно для родного сына. – А вот начальничку твоему, Мирошниченко, нужна персонально ты.

      – У меня сегодня отгул, – сердито напомнила Вера.

      – Я в теме. А Мирошниченко пофиг. Он названивает в большом недовольстве, дескать, почему ты трубку не берешь. Я ему сказал, что ты в отгуле, спишь, а трубку на кухне оставила.

      – Мог бы сказать, что я с утра куда-то уехала, а телефон дома забыла.

      – Не мог. Во-вторых, ты меня с детства учишь не врать. А во-первых, я просто не сообразил, – признался сын.

      – Кстати, – Вера отдернула одеяло, села на постели, спросила строго, – а почему ты не в школе?

      – У нас математичка заболела и мне только к третьему уроку.

      – А ты не врешь? – усомнилась мать.

      – А зачем? – удивился сын. – У меня с математикой нет проблем. Как и со всем остальным.

      Это было правдой. У пятнадцатилетнего Ярослава с учебой никогда никаких проблем не возникало. И вообще со всем, что касалось работы головой. Недаром его прозвали Ярославом Мудрым. Воспитательных заслуг матери здесь практически не было – мальчишка просто родился умником, хотя и стал результатом совершенно глупой влюбленности, которая накрыла Веру в восемнадцать лет. О том, что влюбиться в Глеба было совершеннейшей глупостью, Вера поняла через полгода, уже зная о своей двухмесячной беременности. Вполне могла сделать аборт, однако воспротивились мама Александра Николаевна, врач, и бабушка Зинаида Ильинична, учительница.

      «Ну какой ребенок? Я же учусь только на втором курсе!» – призвала к благоразумию Вера.

      «Я тебя тоже родила в девятнадцать лет, тоже училась в институте и стала врачом», – парировала мама.

      «И я родила Сашеньку в девятнадцать лет, тоже училась в институте и стала педагогом», – вторила бабушка.

      «Но я не замужем! – привела Вера, на ее взгляд, веский аргумент. – А у вас обеих все-таки были мужья, а у детей – официальные отцы».

      Мама и бабушка весьма выразительно фыркнули.

      «Твой