Юность Барона. Обретения. Андрей Константинов

останется.

* * *

      Проводив Юру в школу, Ядвига Станиславовна посмотрела на часы и решила дать Оленьке поспать лишних десять минуточек. А сама достала из комода старую объемистую тетрадь в зеленом сафьяновом переплете, прошла на кухню и подсела к столу. Вчера за всеми навалившимися хлопотами она не успела занести в дневник очередную запись.

      Вот ведь как бывает: на протяжении долгой и, мягко говоря, непростой жизни Кашубская никогда не испытывала тяги к самовыражению посредством ведения дневника. Однако с началом войны фиксация каждого проживаемого отныне дня отчего-то вошла в привычку, сделалась необъяснимо важным ритуалом. Похоже, правы психологи, утверждая, что ведение дневника можно рассматривать как одну из форм человеческого выживания. Пускай и неосознанную, но мобилизацию воли и характера. Требующую таких качеств, как настойчивость, принципиальность и аккуратность.

      «4 сентября. Четверг. Вот и случилось то, о чем люди в очередях шептались всю прошлую неделю, – официально объявили о снижении норм продажи хлеба населению. На Оленьку с Юрой, вместо былых 400 грамм, теперь будет выдаваться 300[3]. Конечно, это пока еще не катастрофа, за день мы свои хлебные карточки не выедаем, но выкупаем все. По вечерам раскладываем на столе в гостиной бумагу и сушим на ней сухарики. Детей это забавляет, а вот меня… Слишком хорошо я помню зиму 1919 года в Петрограде. И хотелось бы забыть, да не могу.

      Не перестаю молить Бога за Люсю Самарину, которая замолвила словечко и помогла устроиться в Публичку. Все-таки хотя бы и одна на троих, но зато служащая карточка у нас теперь имеется. По нынешним временам – настоящее сокровище.

      Мало нам тревог с воздуха, так теперь еще стали обстреливать из пушек. Говорят, на Роменской от такого вот прилетевшего снаряда погибло не меньше десяти человек.

      Днем что-то горело в районе Витебской-Сортировочной, где в начале 30-х работал покойный Всеволод. Казалось бы, какой смысл, если поезда с Витебского больше не ходят? Впрочем, война и здравый смысл – понятия несовместимые.

      Где же ИХ доблестная Красная армия? Или на деле она существует лишь в кинокартинах с участием артиста Крючкова?»

      Ядвига Станиславовна отложила перо, болезненно припомнив недельной давности визит Кудрявцева, чьи пессимистические прогнозы сбывались с поразительной точностью. Володя был прав – спасения детей ради ей и в самом деле следовало предпринять все возможное и невозможное, дабы постараться покинуть город. Уехать, пускай бы и в неизвестность, и в никуда. Лишь бы там не разрывались на улицах среди бела дня случайно залетающие снаряды, унося десятки жизней за раз.

      В последние дни Ядвиге Станиславовне снова сделалось по-настоящему страшно. Не за себя – она, слава Богу, пожила на этом свете. Страшно за детей. За последних представителей древнего фамильного рода Кашубских. При всем уважении к невинно убиенному зятю, с его заурядно-разночинной родословной.

      Первый раз подобный, граничащий с шоком, страх Ядвига Станиславовна испытала десятого августа, когда услышала сводку Информбюро о занятии фашистами

3

Согласно постановлению СНК СССР, с 18 июля 1941 года в Ленинграде ввели продажу по карточкам отдельных продовольственных и промышленных товаров. На самом деле, карточки следовало ввести еще раньше, так как за месяц с начала войны очень много продуктов и товаров оказалось в руках спекулянтов и предприимчивых дельцов. Впрочем, на первых порах снабжение по карточкам было неплохим – установленные нормы отпуска продуктов обеспечивались своевременно, так что о голоде ленинградцы поначалу не думали. Иное дело, что уже 2 сентября случилось первое снижение норм.