Непроторенная дорога. Глеб Александрович Жарков

где под слоем писем лежала медаль из школьных лет. Тусклый металл отразил его лицо – морщинистое, но с глазами того мальчишки, что рисовал зелёное солнце. «Ты так и не стал тем, кем тебя хотели видеть, – подумал он, кладя медаль на страницу. – Зато стал собой».

      Снег за окном снова закружился, но теперь – медленно, словно вальсируя. Дима закрыл дневник, погладив корешок, и поставил его на полку рядом с детскими кубиками Алины. Засыпая под шёпот метели, он улыбался: последняя загадка так и останется незавершённой – как приглашение для тех, кто придёт после.

      Глава 1: Упрямое детство

Сцена 1: Первый крик в Сибири

      Деревянный дом, похожий на гигантский сундук, спрятанный в сугробах, дрожал под напором февральской пурги. Снег, как белые пчёлы, бился в стёкла, пытаясь проникнуть внутрь, но упрямые ставни, сколоченные из лиственницы, не поддавались. В сенках пахло смолой и замерзшей шерстью – отец только что вернулся из шахты, и его тулуп, брошенный на лавку, ещё хранил холод, пропитанный запахом угля и вечной мерзлоты. В избе воздух был густым, как кисель: пар от котла с можжевельником смешивался с ароматом ржаного хлеба, который мать, Татьяна, пекла на рассвете, ещё до первых схваток.

      Она лежала на кровати, сбитой из кедровых плах, пальцы впивались в лоскутное одеяло – подарок свекрови на свадьбу. Каждый стежок, жёлтый, красный, синий, теперь расползался под её ногтями. «Как узоры на морозном стекле», – мелькнуло в голове, но новая волна боли скрутила тело, заставив сжаться. Над кроватью висела икона Николая Угодника, лик которого потемнел от времени, но глаза, написанные яичной темперой, всё так же следили за каждым углом избы.

      Акушерка Марфа, женщина с руками, похожими на корни векового кедра, похаживала у печи, помешивая железным ковшом отвар из брусничных листьев. «Ну, Таня, скоро встретишься со своим бунтарём», – хрипло усмехнулась она, вытирая лоб подолом домотканой рубахи. Её голос, грубый от махорки и возраста, казалось, исходил не из горла, а из глубины сибирской земли.

      В сенях, уткнувшись лбом в проём двери, стоял отец – Иван. Его широкие ладони, привыкшие дробить угольные пласты, теперь беспомощно сжимали костяной гребень Татьяны. Он слышал её сдавленные стоны, и каждый из них вонзался в грудь острее, чем кирка в породу. Вспомнилось, как неделю назад, в шахте, обрушилась кровля – тогда он, пригнувшись, ползком вытащил напарника, а сейчас не мог сделать ничего, кроме как жевать мятую папиросу.

      – Вань, иди сюда! – крикнула Марфа, распахивая дверь. Поток морозного воздуха ворвался в избу, смешавшись с жаром печи.

      Иван шагнул через порог, и тут же громкий крик младенца разрезал воздух, словно трещина во льду. Татьяна, бледная, но улыбающаяся, прижимала к груди свёрток, завёрнутый в рубаху мужа.

      – Гляди, кричит так, будто уже спорит с миром! – Марфа хлопнула Ивана по плечу, оставив мучной отпечаток на ватнике.

      Отец приблизился, неуклюже согнувшись, будто боясь раздавить хрупкое существо своей