Непроторенная дорога. Глеб Александрович Жарков

среди разноцветных кубиков. Мать смеялась за кадром, а кубики, вопреки всем законам физики, складывались в башню, которая росла не вверх, а вбок, будто пыталась сбежать за пределы ковра. "Гляди, наш бунтарь!" – голос матери звучал так близко, будто она стояла за спиной. Дима открыл глаза и улыбнулся: на снимке угол комнаты, где отец, тогда ещё крепкий шахтёр с угольной пылью в морщинах, прятал улыбку в усы.

      Следующая страница – школьная медаль на бархатной подушке. Дима помнил, как холодный металл жёг ладонь в день вручения. Отец тогда молча положил руку на его плечо, и этот жест значил больше, чем все поздравления. Но уже через год медаль лежала на дне ящика, придавленная чертёжными линейками и тетрадями с лабиринтами. В памяти всплыл тот вечер: Дима стоял у окна, а за стеклом сибирский лес рисовал тени на снегу, будто приглашая в свой бесконечный коридор. Он тогда нарисовал первый лабиринт – не на бумаге, а прямо на заиндевевшем стекле, и узоры метели смешались с линиями, превратив окно в живой холст.

      Скрип кресла вернул его в настоящее. Дима потянулся к стакану с чаем – пар поднимался спиралью, повторяя траекторию снежинок за окном. В альбоме мелькнули лица: одноклассники на выпускном, университетские друзья в дымном клубе, Сергей с его вечным криком "Логика – клетка!". Но пальцы сами остановились на свадебном фото. Лена в платье цвета июльского неба смеялась, держа в руках кубик Рубика вместо букета. "А если слепым методом?" – её голос из прошлого переплелся с шелестом страниц. Дима коснулся снимка, будто пытаясь поймать солнечный зайчик, игравший на её волосах в тот день.

      Тишину разрезал хрустальный звон – с полки упала стеклянная сфера с застывшей внутри снежной бурей. Дима наклонился, чувствуя, как ноет поясница, и поднял шар. Внутри, среди пластиковых снежинок, стояла миниатюрная фигурка мальчика с кубиками. Это был подарок Алины на его шестидесятилетие. "Деда, это же ты!" – её двенадцатилетний голосок звенел, как колокольчик. Он поставил сферу обратно, поймав собственное отражение в стекле – морщинистое лицо, в котором всё ещё светились глаза того самого мальчишки-бунтаря.

      За окном ветер завыл сильнее, но в комнате было тихо, будто метель обтекала этот уголок времени. Дима потянулся к дневнику на соседнем столике – кожаная обложка потрескалась, как земля в засуху. На раскрытой странице, рядом с формулами, цветными ручками была нарисована головоломка: лабиринт, где вместо стен – строчки из Ницше. "Ответ жизни – не в верных выборах…" – его собственная запись 2020 года теперь казалась началом уравнения, которое он так и не решил.

      Внезапно в камине треснуло полено, выбросив сноп искр. Дима вздрогнул, и фотоальбом соскользнул на колени. Последний снимок – он сам, лет сорока пяти, стоит перед мостом, который спроектировала Катя. Стальные арки взлетали вверх, как стихи Пушкина, переведённые на язык металла. "Вы научили, что даже сталь может быть гибкой", – сказала она тогда, а он в ответ рассмеялся: "Значит, я не зря спорил с отцом!"

      Гул метели за окном постепенно сливался с шумом крови в ушах. Дима потянулся к очкам, но остановился, заметив, как снежинки за стеклом складываются в знакомый узор – точь-в-точь как фиолетовое солнце из его детского рисунка. "Они просто не видят", – прошептал он, повторяя слова того мальчишки, который когда-то взбесил учительницу зелёным светилом. Теперь-то он знал: это была первая попытка соединить краски души с логикой разума.

      Рука сама потянулась к ручке. На полях дневника, рядом с незавершённой головоломкой, вывел: "Жизнь – это не уравнение с одним решением. Это…" Чернила расплылись, оставив пятно, похожее на крыло птицы. Дима откинулся на спинку кресла, наблюдая, как пятно медленно сохнет. В голове всплыли слова из письма Маши, полученного два года назад: "Ты выбрал верно. Я бы тебя сожгла." Он повернул голову к спальне, где Лена спала, укрывшись пледом с геометрическим узором – их совместная шутка про "брак логики и хаоса".

      Снег за окном теперь падал ровно, как строки из любимой книги. Дима закрыл альбом, почувствовав, как сквозь щель в раме пробивается холодная струйка воздуха. Она танцевала над чашкой с остывшим чаем, заставляя пар колыхаться в странном ритме. "А что, если бы…" – он начал мысленно, но прервал себя, заметив в углу фотоальбома выпавший снимок. Алина, лет десяти, на фоне школьной доски.

      Сквозь сонное бормотание метели вдруг пробился смех – детский, звонкий. Дима обернулся, но комната была пуста. Это эхо памяти слилось с реальностью, как чернильное пятно на странице сливается с буквами, создавая новый смысл. Он поднялся, чувствуя, как старые кости скрипят в унисон с половицами, и подошёл к окну. Приложив ладонь к холодному стеклу, он нарисовал пальцем спираль – символ, который когда-то придумал для теории "бесконечного выбора".

      Где-то вдалеке, за пеленой снега, гудел поезд – такой же, как тот, что увозил его в Москву в 2005-м. Дима прикрыл глаза, и вот он уже юноша, прижавший лоб к холодному стеклу вагона, а за окном мелькают сосны, похожие на чёрные стрелы, выпущенные сибирской землёй вдогонку. "Я хочу мыслить, а не вычислять", – шепчет он тогда, и слова замерзают на стекле узором, который теперь, спустя десятилетия, повторяет метель на его дачном окне.

      Вернувшись в кресло, Дима открыл последнюю страницу альбома.