Кляпа. Алексей Небоходов

чертами. Губы – тонкие, будто природа изначально не собиралась их рисовать, а потом в последний момент вспомнила. Нос – длинный, самодовольно разделяющий лицо пополам, как директор школы делит расписание. Глаза – светло—серые, без блеска, как будто в них прописался бухгалтер и закрыл все окна на компьютере.

      Кожа тоже не радовала стабильностью. В Т—зоне – сальный блеск, по щекам – шелушение, и всё это одновременно, как будто организм устал от неопределённости и решил мстить всеми доступными способами. Валентина поморщилась. Ни один крем не помогал несмотря на то, что она верила в составы и инструкции, как в налоговый кодекс.

      Фигура – без сюрпризов. Сутулая, узкоплечая, как будто всё время извинялась за своё существование. Грудь – символичнее, чем объёмнее. Бёдра – такие плоские, что на них можно было ставить пепельницу. Впрочем, никто не ставил. Движения – нервные, резкие, будто тело само себя не одобряло. Она всегда казалась себе женщиной, которую случайно собрали из деталей запасного комплекта.

      И волосы… Эти волосы. Ослиного цвета, обиженные на генетику. Собраны в пучок с такой жестокостью, словно у неё был личный счёт к каждой волосинке. Гель держал конструкцию, как бетон – фундамент. Ни одной выбившейся пряди, ни капли хаоса. Иногда она позволяла себе крабик – в моменты слабости. Сегодня – строгая чёрная резинка, старая, но надёжная. Такой, наверное, связывают провинившихся в детском саду, если совсем не слушаются.

      Она вздохнула. Всё это было не новостью. Каждый день – одна и та же картина. Она даже успела разработать классификацию себя по степени уставшего выражения лица. Сегодня – «полугуманитарная катастрофа». Ни намёка на живость, ни капли кокетства. Даже тени под глазами выглядели строго, как аудиторская проверка.

      В голове снова зашевелилось. Не голос – нет. Просто движение. Как будто внутренняя Валентина, та, которая когда—то мечтала быть балериной, дизайнером, актрисой (и даже, страшно вспомнить, ветеринаром) – вдруг пошевелила плечом под завалами самокритики.

      Валентина вгляделась в себя. На мгновение ей почудилось, что зеркало слегка искажает пропорции. Нет, не физически. Просто казалось, что отражение оценивает её в ответ. Как будто у отражения появилось мнение. И оно не восторженное.

      – Ну что, – сказала она вслух, чтобы разрядить тишину. – Если меня выбрали для инопланетного размножения, значит, стандарты красоты во Вселенной явно стремительно падают.

      Хмыкнула. Даже не улыбнулась, просто признала факт. И поняла, что ей не по себе не столько из—за слов Кляпы, сколько от того, как легко мозг начал принимать это как должное. Она даже не кричала больше. Не пыталась опровергнуть.

      Просто пришла, встала перед зеркалом – и оценила свою пригодность для межгалактического скрещивания. Словно это была новая вакансия, и она листает требования: «тело – желательно, душа – по желанию, способность к панике – приветствуется».

      Воспоминания о школе, об одноклассниках, об их ехидных прозвищах, об издевательствах, о вечных «передай Валентине, что ни