Куросиво.

м, что на вечере изволят присутствовать их высочества принцессы такие-то, значились имена княгини, маркизы, графини, виконтессы такой-то; достаточно было пробежать глазами хронику светской жизни любой из официальных газет тех дней, где в растроганных выражениях говорилось о «глубоком волнении, которое не может не вызвать прекрасная инициатива представительниц высшего света, столь действенно откликнувшихся на высочайшее пожелание»; достаточно было увидеть все это, чтобы сразу понять, что сегодняшний вечер – не обычный концерт, устраиваемый с благотворительной целью.

      Концерт начинался в шесть часов вечера. После пяти в ворота клуба непрерывной вереницей, один за другим въезжали экипажи и рикши, из них появлялись европейские вечерние туалеты, кимоно с вышитыми гербами и белыми воротниками, цилиндры. Гостей встречали и провожали в зал, сбиваясь с ног от усердия, распорядители во фраках с атласными цветками вишни на лацканах.

      После семи часов в зал торопливо проследовали последние опоздавшие. Военно-морской духовой оркестр уже замолк, и шла, по-видимому, наиболее интересная часть программы, потому что сквозь бесчисленные окна, залитые ярким светом, время от времени долетали звуки аплодисментов и взрывы смеха.

      В саду, в зарослях пышно цветущих вишневых деревьев, алыми звездочками светились шары праздничных фонариков; газовые светильники разливали слабое лиловатое сияние, похожее на дневной свет, и всякий раз, когда, вздрагивая, вспыхивали язычки пламени, из сумрака туманными облаками выступали осыпанные цветами вишневые деревья, – казалось, сама весна колеблет их ветви своим дыханием.

      А у ярко освещенных ворот, снаружи и в саду стояли несколько полицейских.

      У западного подъезда выстроилась в ряд добрая сотня экипажей, раздавалось ржание лошадей, слышался стук копыт, роющих землю. Бесчисленное число колясок рикш исполинской тысяченожкой тянулось от ворот вдоль ограды. В небе висел тусклый, слегка ущербный диск луны.

      – Вот сволочи! – внезапно проговорил чей-то голос в толпе собравшихся у главных ворот любопытных, когда из зала донесся новый раскат смеха. – С чего это они так развеселились!

      – Эй! Прочь с дороги!

      Толпа поспешно расступилась, и в ворота с грохотом промчалась черная лакированная коляска, запряженная парой вороных трехлеток.

      2

      В клубе только что закончилось выступление Энтё, исполнившего «Таскэ Сиобара», и на сцене, встреченные громом аплодисментов, появились Косидзи и Хироскэ.

      Покрытая пурпурным ковром эстрада была сооружена в танцевальном зале. В глубине ее ослепительно сверкали серебряные складные ширмы. Большие газовые люстры под потолком заливали зал ярким полуденным светом, но, словно этого было еще недостаточно, по бокам эстрады стояли два серебряных канделябра, так что зрители могли различить каждую морщинку и каждый волосок на лицах артистов.

      Места направо от эстрады занимали его императорское высочество принц такой-то, великий князь такой-то, министры, послы иностранных держав, князья, графы, бароны; весьма обильно был представлен военный флот и несколько скромнее – сухопутный генералитет; здесь же сидели высшие сановники и крупнейшие представители делового мира. По левую руку расположились принцессы крови, за ними – ослепительный калейдоскоп розовых, сиреневых, золотисто-зеленых европейских туалетов, среди которых то там, то здесь виднелись изысканные кимоно с длинными рукавами, с вышитыми гербами и белыми воротниками. В этом гигантском, беспорядочно спутанном букете, точно роса на солнце, вспыхивали драгоценные камни, мелькали веера из слоновой кости, надушенные шелковые носовые платки, и по залу проплывали волны тончайшего аромата; право, одного этого благоухания было достаточно, чтобы свести с ума человека, неравнодушного к прекрасному полу.

      Раздались чистые звуки медиатора Хироскэ, шум мгновенно стих, воцарилась глубокая тишина, и в огромном зале звонче песни соловья, поющего в укромной долине, полился чудесный голос Косидзи:

      – О кто же он, кто посетил приют уединенный в безлюдье гор, пустынных гор далекой Ямасина…

      В эту минуту дверь на восточной стороне зала распахнулась и в сопровождении украшенного цветком вишни распорядителя вошли двое мужчин. Кто-то из сидевших неподалеку от двери случайно оглянулся, и сразу же, словно по сигналу, взоры всего зала обратились на них.

      Впереди шел человек во фраке, лет сорока пяти, коренастый и низкорослый, довольно полный, с желтоватым лицом и тонкими губами. Что-то неуловимо плебейское было в его облике. Чувствуя на себе всеобщее внимание, он с покровительственной улыбкой неторопливо стянул с рук белые перчатки, поклонился милостиво кивнувшим ему императорским высочествам, обменялся короткими рукопожатиями с привставшими навстречу иностранными послами, отвесил общий поклон принцессам, благосклонно взиравшим на него с другой стороны зала, кивнул налево, направо и, неторопливо опустившись в кресло в первом ряду, к которому подвел его почтительно изогнувшийся в поклоне распорядитель, пригладил жиденькие усы. Это был граф Фудзисава, премьер-министр, вершитель судеб Японии своего времени.

      На