Отец умер. Алексей Шерстобитов

Иисус Христос. Эту фразу я услышал, когда взял написанную тобой книгу. Ее хвалили, но ни я, ни кто другой из нас, кроме мамы, не читал, а потому не мог оценить по достоинству. Эту книгу ты писал для нас, своих детей, хотя, наверное, для всех, но особенно для нас, но вот мы-то и не прочитали.

      Заметив издание в руках и зная, что ни строчки мною не осилено, ты и произнес эту строку из Евангелия, имея в виду, что близкие люди редко могут поверить во что-то необычное, совершенное их родственником, полагая, что знают его, представляя способности с возможностями, достаточно глубоко и подробно, а значит и его таланты.

      Ты писал много, но всегда советовал читать кого угодно, только не себя, приговаривая, что таких олухов, как ты, признают только после смерти. Вот тогда и нужно будет читать с подобающим настроением…

      Как я сказал, дом, в котором мы живем уже больше двадцати лет, спроектирован тобою. Он получился разноуровневый, в том смысле, что каждый последующий этаж выше предыдущего всего на пол-этажа. К этому мы не сразу привыкли, особенно к твоему кабинету, совмещенному со спальной и молельней. «Келейка», как ты ее называл, в высоту, со «вторым светом», была почти семь метров. Именно на самом верху, венчавшемся небольшим куполом, словно его поддерживая, находились окна. Других окон, привычно расположенных в стенах, не было, при том, что света было достаточно, и воздух был свеж.

      Одна стенка, общая с залой – именно она была самой высокой, украшенная большим витражом, видимым и из гостиной, и из кабинета, и из церковки – это был большого размера лик Господа со «Спаса Нерукотворного». Свет из залы, проникавший туда через большие высокие окна, падал на прозрачную «картину» и находился как раз напротив аналоя уже самой домашней церкви, на котором лежало Евангелие. Перед ним был небольшой резной иконостас очень чудной, тонкой работы, по бокам светильники и подсвечники.

      Эта располагалось на втором этаже кабинета-спальни, к которому вела узенькая лестница. «Второй свет» занимал половину этого маленького второго этажа, и над кабинетом, вверху, напротив стола как бы висел этот самый витраж. Объяснения «чтобы всегда быть перед Богом, видя Его» не совсем были понятны, но они были не настойчивы, а справедливое замечание, что всему свое время, успокаивало, но даже не могло намекнуть, когда именно оно придет.

      Оно пришло именно в день твоей смерти!..

      Твои наставления давали плоды, и прежде чем идти искать тебя, я посмотрел на огромные угловые часы и сразу понял, где ты должен быть. Там тебя не оказалось. Ухмыльнувшись исключению, вспомнив о твоих словах, о единственно возможном только в твой последний день, я напрягся и вспомнил, где ты должен был быть до этого. Там тебя и нашел.

      Мы вместе с тобой каждый день желали «доброй ночи» детям, их уже было трое, и каждому тобой всегда был приготовлен подарок, которые ты прятал. Я, кстати, не понимал, куда можно было скрыть столько всего, о чем ты говорил: «Когда придет время, я покажу вам свои богатства, они окажутся в комнате за мной»…

      Сейчас,