Дитя леса. Мария Аксенова

ко взору домочадцев, тянули веточки, зазывали, манили, хитро влекли протянуть руку и рвать малину через пыльные узкие окошки.

      Главное – не уколоться и не оцарапать руку: малина у прадеда Вани с характером. Такие шипы, должно быть, у напитанных ядом диких кустов водятся в сказках: дотронешься, уколешь палец – и уснешь на веки вечные. Помню, однажды мы с бабой пробирались по краешку палисадника, между кирпичной завалинкой и колючей малиной, чтобы постучать в окно, потому что двери были заперты. Баба решила, что деда Ваня спит. Она неодобрительно поворчала на его ослабевший к старости слух, и мы полезли через колючие кусты, как самые настоящие воры, правда, не грабить, а разбудить. Баба шла впереди, и тугая ветка, отведенная ее широкой талией, вырвалась и больно хлестнула меня по лицу. Хлестнула с размаху, расцарапав в кровь острыми иглами лоб, щеки и ухо. Ох и выдала мне баба за мою бестолковость! Ох и ревела я тогда!

      Мои детские прогулки во дворе дома по традиции проходили босиком, и поэтому невозможно было не наступить ненароком на пестрое мохнатое пчелиное тельце. Медоносные золотистобокие хозяева всего цветущего и плодоносящего в округе, они назойливо кружили по двору и без опаски садились на холодную землю, замирая и питаясь влагой, и решительно погибали под моими маленькими ступнями, больно ужалив в ответ.

      – Вечно ты глаза свои забычишь! – кричала баба. – Смотреть надо, куда идешь.

      И я ревела. Ревела без остановки. От жгучей боли, терзавшей ногу. И оттого что никто не пожалел. А потом успокаивалась и все начинала заново.

      Таким было каждое редкое утро, когда мы приезжали в гости к прадедушке Ване. Окутывающим. Наполняющим. Оставляющим внутри звонкие воспоминания.

      Утро несколькими годами позже в этом же деревянном доме было другим…

      Посреди той самой главной комнаты с маленьким окошком стоит длинная деревянная лавка, на которой возвышается темно-красный бархатный гроб.

      Мне семь.

      Нерешительно, медленно и молча я прохожу в комнату. Сажусь на старенькое кресло с лакированными деревянными подлокотниками рыжего цвета. Оно скрипит, деревянная половица под ним уныло отзывается, а я не могу ничего сказать. Поджимаю нижнюю губу сильнее, потому что она ползет куда-то вниз и все старается перекосить мне лицо.

      Бабки и тетки суетятся вокруг узкого шестиугольного ящика. Они нервно спорят, ругают друг друга за неловкость и неумелость, обвязывая ритуальными бинтами запястья. Сомневаются, что покойник одобрит их общее намерение вложить в карман его пиджака ту самую металлическую расческу. Иван Демьянович при жизни с ней не расставался. Она выглядывала из его нагрудного кармашка как тонкая серебристая рыбка. Оказывалась в широкой ладони, когда он выходил на крыльцо, направляясь к дворовому рукомойнику с маленьким зеркальцем. Мне было интересно наблюдать, как деда усердно расчесывал свои густые