Записки о виденном и слышанном. Евлалия Казанович

досадно было, что их так мало; а у меня их и того меньше: я теперь так далека от Курсов. Несколько лет тому назад все мои письма домой полны были тем, что на Курсах делается, теперь же передо мной раскрылась масса других сторон жизни, так что Курсы являются только одним из звеньев моей жизненной цепи, а не всей и самой жизнью. Но какую-то обязанность перед Курсами я чувствую на себе и потому хоть вкратце должна упомянуть о том, что и как сегодня было. Почем знать! может быть, когда-нибудь после моей смерти и эти записки попадут в печать (не боги же, в самом деле, горшки лепят!), и стыдно мне будет, что в них так мало отведено когда-то милым мне Курсам, моей Alma Mater3.

      «Итак – мы начинаем»4.

      Илью Александровича ждали к половине одиннадцатого, но он, конечно, на час опоздал (Akademische Viertelstunde5!) и потом экзаменовал еще двух слушательниц, так что в аудитории (IV), где мы его должны были встретить, он показался только в начале6 первого.

      Главные хлопоты по чествованию приняли на себя 3 слушательницы: секретарь семинария Батенина7, прилежная ученица Ильи Александровича Яценко8 и Петрашкевич, демонстрировавшая как-то в нашем семинарии образцы идиографического [так!] письма одной безграмотной крестьянки Рязанской губернии, записавшей таким способом несколько интересных духовных стихов, между которыми стих о Федоре Тироне и Сне Богородицы И. А. нашел очень ценным9.

      Эти слушательницы обходили недели за полторы всех, с кого могли рассчитывать получить деньги, и благодаря своей энергии набрали в такой короткий срок 78 р., это при нашей бедности, да в такую пору, когда на Курсы почти никто не показывается! 48 рублей из них пошли на покупку 3‑х папок со снимками Эрмитажа, Третьяковской галереи и Музея Александра III10. Можно себе вообразить, какая это должна была быть мерзость! Такой они, конечно, и оказались, но – не дорог подарок, говорят: они хлопотали от души и сделали все, что сумели, и И. А., наверное, оценил это, т. к. он вообще очень снисходителен ко всяким нашим погрешностям. Подобная черта очень привлекательна в нем, так же как и то, что он действительно любит наши курсы и наших курсисток и верит в наше будущее. Все это кладет такой отпечаток на его отношение к нам, который создает ему истинных друзей среди, правда, немногих курсисток, посещающих его занятия.

      Но – к делу.

      При входе в аудиторию И. А. первым делом должен был броситься в глаза зеленый угол, тот, в котором мы обыкновенно сидим во время семинарских занятий; стол, покрытый на этот раз красным сукном; две вазы: с пунцовыми розами и мещанскими (как белые кисейные кофточки с розовыми рюшиками на молодых мещаночках) гвоздиками на нем; полукресло из директорского кабинета (в кресле И. А. не помещается, и ему обыкновенно ставят на кафедру стул, ну а тут уж, ради его праздника, притащили мебель помягче и поторжественнее)11, на спинке которого слушательницы сделали его инициалы из белых нарциссов по зеленым листьям.

      Этот угол был главным фокусом, к которому сходились лучи из всех точек аудитории.

      На передних партах

3

Кормящая, питающая мать (лат.). Почтительное название студентами своего учебного заведения.

4

Казанович выделила кавычками цитату из оперы Р. Леонкавалло «Паяцы» (1892); перевод либретто И. П. Прянишникова – наиболее известный из переводов, который Казанович могла слышать в театре.

5

Академические четверть часа (нем.). Так называлась установившаяся со Средних веков в европейских университетах традиция, согласно которой чтение лекции начиналось спустя четверть часа после того, как колокол отбивал установленный в расписании час (отсюда же продолжительность «академического часа» в 45 мин.). Впоследствии выражение «академические четверть часа» стало обозначать право профессора на опоздание.

6

Над строкой надписан вариант: «в половине».

7

Секретарство в семинариях не было официальным и заключалось в чисто организационной помощи и посредничестве между слушательницами и преподавателями; О. Н. Батенина выполняла эти обязанности в 1910–1912 гг.; см. ее письма к Шляпкину (РО ИРЛИ. Ф. 341. Оп. 1. № 751). См. также: Васейко В. Такая большая жизнь: [к 100-летию О. Н. Батениной] // Ленинградская правда. 1990. 27 февр.

8

Е. Н. Яценко с момента поступления на ВЖК (1908) вошла в шляпкинский «ближний круг»: он неоднократно отмечал ее работы, прибегал к ее помощи в разыскании архива К. Н. Бестужева-Рюмина и в подготовке к изданию дневника Е. В. Салиас де Турнемир (см.: Отчет ВЖК за 1911–1912. С. 81; письма: РО ИРЛИ. Ф. 341. Оп. 1. № 2373; ОР РНБ. Ф. 865. № 254). После начала войны Яценко оставила ВЖК, была сестрой милосердия, но продолжала поддерживать отношения с профессором.

9

См.: Отчет ВЖК за 1911–1912. С. 81. По итогам работы Петрашкевич подготовила статью, однако следов публикации обнаружить не удалось. См. ее письма к Шляпкину: РО ИРЛИ. Ф. 341. Оп. 1. № 1924. О печатных работах Петрашкевич см. запись от 22.12.1912 и примеч.

10

Вероятно, имеются в виду изд.: Императорский Эрмитаж: собрание лучших картин в цветных копиях-факсимиле, с объяснительным текстом / Под ред. проф. А. Филиппи. СПб.; М., [1911]. [18] с., [43] л., 44 л. ил.; 35 см; 204 фототипогравюры с картин русских художников (Третьяковская галерея). СПб., [1910]. VII с., 52 л. ил.; 35 см; Русский музей императора Александра III / Ред. и пояснительный текст А. Н. Бенуа. М., 1906. 52 см (пояснительный текст: [8], 104 с., ил.). 52 отд. л. гелиогравюр.

11

И. А. Шляпкин с детства имел предрасположенность к полноте; в «автобиографической заметке» «Для немногих» (СПб., [1907]) он писал: «Хорошее питание и деревенский воздух распространили мою поэтическую фигуру до исполинских размеров (отсюда – товарищеское прозвище “Белый Слон”)». Ср. в юношеском послании к нему его гимназического товарища К. А. Иванова (1885):

«О ты, пространством бесконечныйИ толсто… рукий, как Самсон, —То жрец науки, то беспечный,Кого мы называем – Слон!»(РО ИРЛИ. Ф. 341. Оп. 1. № 1362. Л. 5).

Рассказ Казанович о полукресле непосредственно перекликается с анекдотом, записанным в воспоминаниях историка В. Г. Власенко: «Перед лекцией Шляпкина в Женском Педагогическом институте Платонов раз увидел, как один из служителей стремглав летит в аудиторию со стулом.

– Иван! Куда Вы? Зачем?

– Для Ильи Александровича! Им креслице неудобно, им нужен стульчик!

И действительно, Шляпкин не вмещался в кресло или, что было еще хуже, застревал в нем» (цит. по: Медников М. М. И. А. Шляпкин и Псков // Псков. 2007. № 26. С. 67).