Девочки. Повести, рассказ. Анжелика Королёва

к детям.

      Они со свекровью остались хозяйничать.

* * *

      На следующей неделе Надю вызвали в милицию. Брат предупредил, что её могут спросить о стороже, который вроде как видел тех, кто шел с берега. У Егора получилось стоять на своем, и она решила делать так же.

      Допрос прошел ровно. Разве что, когда Иванейко спросил, не её ли сына видел сторож и нет ли у неё близких отношений с обвиняемым, она не готова была отвечать, но её природная хватка и смекалка победили, и Надя, не поколебавшись, заверила, что сыновья были дома, а с Дмитрием Прудиным они просто дружили.

      Она опять флиртовала с капитаном. Да и Максим Василич смотрел на неё так призывно, что и стараться долго не пришлось, он сам напросился к ней в гости. После этого Надя почувствовала, что дело сойдет на тормозах, и глубоко внутри порадовалась, но вида не подала. Понимание, какой ценой далась эта радость, сделало её угрюмой. Не случись всё это, не надо было бы и радости такой. В мозгу стучало: «Ничего, это с каждым может случиться», с этим мыслями и села к Валерке в машину, не проронив ни слова до самого дома.

* * *

      Через некоторое время её снова вызвали к следователю. Появились новые обстоятельства. Кто-то позвонил в милицию и рассказал, что видел, как после проводин они: Надя с мужем, Дима и Егор пошли куда-то вместе. Но она настаивала на своем – никуда ни с кем не ходила, тут же пошла домой спать, дети были дома. К тому же свидетель не захотел открыть имя и дать показания. И в милицию, проверив алиби, её больше не вызывали.

      Первое время пришлось очень трудно. Самое тягостное было пройти по посёлку и ехать в рабочем автобусе. Все будто объявили ей бойкот. Если кто-то и разговаривал, то сухо или один на один, без свидетелей. Да ещё Гришка, двоюродный брат, у которого гуляли на проводинах, жена его и те, кто был не в курсе, приезжие, командировочные, да семья Кузиных, которые тоже были неместные и смотрели на всё происшедшее не так, как другие.

      Степан Андреич, глава семьи, встретившись как-то на работе, подбодрил её: «Держись, Надежда, всякое бывает в жизни! Алексея не вернешь, а жить надо!» Она посмотрела на него, как на отца или как на кого-то очень близкого. Хотя родной-то отец вломил бы ей за это, мало не покажется, а этот поддержал. Так захотелось прижаться к нему, стать маленькой, рассказать, что она не хотела ничего такого, что она обязательно исправится, но она только пробубнила: «Спасибо, Степан Андреич!» – и пошла по делам.

      Третьи похороны и правда были. Умерла старушка на окраине Николаевки, ей уже было почти девяносто, говорят, по старости и умерла, легла спать и не проснулась.

* * *

      Прошло почти два месяца. Наде пришла повестка в суд. Не отвертеться, надо ехать, снова вспоминать это проклятое июньское утро, видеть всех, кто знает и не знает, смотреть в глаза. Вот этого она не хотела больше всего. Да что они понимают? Как им объяснить, что она пережила? Сколько укоров сама себе послала, решила всё же, что уедет из села, потом вспомнила о работе, подумала, где она ещё такое место найдет, да и не уедешь от себя никуда. И она осталась.

      Нет, не с каждым это может случиться,