Кто написал смерть?. Parvana Saba

Но не исчезла. Просто пряталась, как всё настоящее. Пальцы были чёрными от чернил, но именно это ощущение – шероховатая сухость на подушечках, запах бумаги и лёгкий хруст при переворачивании листа – возвращали Элину к жизни. К её собственной.

      Она писала не рассказ. Она вела допрос сквозь вымысел. Диалог с тем, кто научился быть ею.

      "Ты называешь это литературой. Но литература – это не вторжение. Это предчувствие. А ты не предчувствуешь. Ты подменяешь."

      В тексте Али она была отражением. Здесь она писала его изнутри – не как юного дарования, не как демона, не как обвиняемого. Она писала о мальчике, который смотрел, как отец прятал окровавленную куртку в печке летней кухни. О том, как он молчал, когда мать отвела его в милицию, а потом сказала: «Забудь». О том, как он рос, не зная, кто он – свидетель или носитель греха.

      Элина не знала, правда ли это. Но в её варианте это становилось правдой. А значит – равновесием. Она не изгоняла Али. Она описывала его туда, где он больше не имел власти.

      На следующий день она пришла на занятие с этим текстом. Не читая его вслух. Просто положив на стол. Али не сразу подошёл. Но когда увидел её взгляд – не уклончивый, не обвиняющий, а напрямую связанный с ним, он подошёл. Сел. Молча.

      Она сдвинула лист к нему. Бумага была слегка мятая – от того, что она сжимала её в кулаке перед выходом. Он не взял её. Но посмотрел. Глаза его остались такими же. Но дыхание сбилось. Незаметно. Он вздрогнул, когда увидел последнюю строчку:

      "Если ты знаешь всё обо мне – ты знаешь и о том, что я, в конце концов, всегда встаю."

      Али не стал говорить. Только кивнул. Это был кивок не согласия, и не покорности. Это было признание статуса: он перестал быть единственным, кто держит перо.

      Вечером, уже дома, Элина распечатала копию своего текста. Положила в конверт. На конверте – имя: Вероника Штольц.

      Она знала: декан всё ближе к моменту, когда на неё начнёт давить система. Кто-то уже копает под кафедру, подозревая, что «непростительная ситуация» растёт. И ей нужно было подготовить Веронику.

      Элина написала сопроводительную записку от руки:

      «Прочти до конца. Не обсуждай с ним. Не обсуждай со мной. Но если тебе позвонят – знай: я готова говорить официально. Только если ты – первая, кто прочёл.»

      Письмо она оставила у ассистента. Без имени, только инициалами. Была уверена – Вероника поймёт.

      Через два дня произошло то, чего Элина не могла предугадать даже в самых крайних фрагментах своей литературы.

      На электронную почту университета пришло анонимное заявление. Вложение – скриншот. В нём – отрывок из того самого текста, написанного Элиной о детстве Али. Только с подписью "Её рассказ. Его судьба. Она вторгается."

      Жалоба была оформлена как просьба «рассмотреть этическую границу между преподавателем и студентом», содержащая прямой намек на попытку манипулировать чужими биографическими материалами в учебной среде. Аноним утверждал, что преподавательница "использует детали личной жизни студента в собственных писательских проектах", тем самым нарушая его право на идентичность и частную память.

      Тон