Гипсовый трубач, или Конец фильма. Юрий Поляков

разговор, и погладил отделанную деревом крышку «бардачка».

      – «Вольво», – ответил режиссер, глядя на дорогу взором профессионального убийцы.

      – А откуда, Дмитрий Антонович, вы узнали, где я живу? – Писатель наконец задал вопрос, беспокоивший его со вчерашнего дня.

      – Нанял двух отставных гэбэшников – они вас и выследили!

      – Нет, я серьезно! – хохотнул Кокотов.

      – А если серьезно – я живу от вас через два квартала. Дом Госснаба знаете?

      – Знаю. Хороший дом. Из бежевого кирпича и окнами в парк…

      – Точно.

      – И давно вы там живете?

      – Еще коммуняки квартиру дали.

      – Та к вы вроде… с коммунистами…

      – Я – да! А жена – нет. Она у меня по снабжению всю жизнь.

      – Повезло. Только что-то я вас ни разу не встречал здесь, в нашем районе…

      – Встречали. Но я часто в отлучках. Иногда подолгу… Потом, я на машине езжу, а вы пешком. Но однажды мы все-таки сталкивались. Помните, в прошлом году на вас собака набросилась?

      – Здоровая такая! Черная. Конечно, помню… Она же мне штаны разорвала! – почти радостно подхватил Кокотов.

      – Ну, вот – это был мой Бэмби. Незабвенный Бэмби!

      – Ничего себе, Бэмби. Его-то я помню. Очень, кстати, необычная собака…

      – Помесь черного королевского пуделя с ризеншнауцером. Страшное дело: пуделиная дурь, помноженная на ризеншнауцерскую агрессивность!

      – Действительно, странный пес! Ни с того ни с сего… А вот вас я совершенно не запомнил! Наверное, от испуга.

      – Наверное. Вы никогда не писали про собак?

      – Нет, – сознался Кокотов.

      – Напрасно. Настоящий писатель обязательно должен сочинить что-нибудь про собак, про детей и про выдавленного раба.

      – А вы про собак ничего не снимали?

      – Нет, но у меня есть роскошный сюжет для короткометражки. Рассказать?

      – Если не жалко…

      – Не жалко! – Режиссер поудобнее устроился в водительском кресле. – Вообразите себе, Андрей Львович, такую историю. Некий гражданин (назовем его Василием) выходит, как и вы в прошлом году, вечером во двор своего дома – подышать воздухом. Он только что в хлам рассорился с женой, и все внутренности у него вибрируют от гнева, как у дешевой стиральной машины. Семейная жизнь представляется ему гнуснейшим способом существования, недостойным взрослого человека. Умиротворяя себя сладостными картинами предстоящего развода и будущего упоительного мужского самоопределения, он прогуливается меж дерев, постепенно приходя в себя. Но вдруг из темноты с омерзительно-визгливым лаем ему под ноги бросается лохматая болонка, похожая на тряпичную швабру, какими моют кафельные полы. От неожиданности Василий страшно пугается, хватается за сердце и с холодной оторопью понимает, что никуда он из семьи не денется, что это, как выразился Сен-Жон Перс, «парное одиночество» у него навсегда, что вот так, до гроба, он и будет брести по жизни, булькая внутренней тоской…

      А