Несовершенство. Татьяна Миненкова

расскажете?

      Ошалело моргаю, глядя на широкий заваленный документами стол. Бумаги начинают расплываться перед глазами. Произношу еле слышно:

      – Не знаю. Я оставила её, а ключи были у меня в сумке. Пока вы их утром не забрали. И телефон… в нём ведь есть сообщения от приложения сигнализации…

      Думать не получается. Словно я снова только что на спор допила десятый Б-52. Мысли путаются, а по мышцам разлилась свинцовая слабость. Как в замедленной съёмке Прокопьев говорит что-то, угрожающе повышая голос. Лазарев поднимается с места и отвечает ему, но я не слышу. Потому что сползаю по стулу, в одно мгновение превратившись в желе. Перед глазами скачут яркие пятна и ничего не разобрать. Жмурюсь, надеясь, что так станет лучше. Не становится.

      Оказывается, мой эмоциональный предел – вот он. Я же со вчерашнего обеда нормально не ела. Зато достаточно много пила. Спала всего пару часов. А с утра – новости, одна кошмарней другой, сыпались на меня сплошным непрекращающимся потоком.

      Зато больше не нужно отвечать на вопросы.

      Сомнительное зато. Но других всё равно нет.

      Теперь я словно глупый космонавт, что оказался в невесомости открытого космоса без скафандра. Вокруг чёрное безвоздушное пространство, дышать нечем, и гравитация не действует. И я вроде бы существую, а вроде бы нахожусь в каком-то анабиозе. Так проходит целая вечность, а может, всего несколько минут.

      – Скорую вызовите! – раздаётся совсем рядом, и этот встревоженный окрик отчего-то немного приводит меня в чувство.

      Даже не сам окрик, а голос. Это Милана. От понимания того, что подруга тоже здесь, я пытаюсь улыбнуться, но не уверена, что у меня получается. Выговариваю заплетающимся языком:

      – Не надо… скорую, Лан. Лучше… сладкого чая и шоколадку.

      Я лежу на чём-то мягком. Подруга тормошит за щёки, обеспокоенно заглядывает в глаза. Приказывает громко, а в голосе звучит металл:

      – Сделайте сладкий чай!

      Когда Лана так ведёт себя, никто не осмеливается перечить, сама я так не умею. Кружка появляется в её руках меньше чем через минуту. Подруга, звонко стуча о стенки ложкой, размешивает сахар. Подносит к моим губам.

      – Осторожно, горячий.

      Пахнет бергамотом. Я осторожно делаю глоток, и чай согревает грудную клетку приятным теплом. Сахара в нём явно больше двух ложек, много такого не выпьешь.

      Зато так быстрее приду в себя.

      Перед глазами проясняется, а липкий ступор отпускает мышцы. Повертев головой, обнаруживаю себя лежащей на потрёпанном кожаном диване, а Милану – на стуле рядом. Она смотрит так, словно я только что восстала из мёртвых.

      – Я в соседнем кабинете была, – объясняет подруга, пока я, взяв кружку в руки, восстанавливаю силы, делая глоток за глотком. – Потом услышала, что тебе плохо стало, такой переполох поднялся. Алекс тебя сюда принёс и разрешил здесь с тобой побыть.

      Столько всего хочется ей сказать. Про Сахарова, про обыск, про машину и телефон, но я молча пью чай. Нужно сперва прийти в себя.

      – Как