Такая вот… Дети войны. Аркадий Макаров

не оголец капец нам! Сгорели бы. Торфяная крошка под навесом занялась. Ума не приложу, как это случилось?

      Позже мы не раз вспоминали этот случай, вероятно, произошло самовозгорание. Такое бывает. В деревне к огню внимание всегда особое, искры в золе не могло быть, это точно.

      Утром я рассказал матери о своем ночном видении. Мать не сколько раз перекрестила меня и сказала, что это твой Ангел-хранитель был. Помолись, сынок, поблагодари Господа, что он беду от нас отвел» А говорят – Бога нет…

      Вот и теперь, сидя за стогом, не шевелясь, я во все глаза смотрел на дорогу, – как бы не прозевать мою сладкую парочку, провожатых моих.

      Дорога была пуста, небо очистилась, над дорогой перемигивались звезды, и каждая звезда, почему-то, при этом тихо позванивала. Звон шёл отовсюду, нежный и мелодичный.

      Мимо звезд, мимо дороги, босыми ногами касаясь снега, в белой просторной рубахе шла ко мне девочка, та, из ночного видения, спасавшая нас от огня. Она снова внимательно и пристально смотрела мне в глаза, ее требовательный взгляд проходил в самый мозг, в самую его сердцевину. Она что-то от меня хотела, а что, я и понять не мог.

      Было странно, что я не удивился девочке босой и в одной ночной рубашке посреди зимы на снежном поле.

      Все так же мигали звезды, испуская небесный звон. Все так же светилась под луной пустынная белая дорога…

      – Ах, мать-перемать! Чуть мальчонка вилами не запорол! – раздалось у меня за спиной.

      Но я все сидел, не оглядываясь, все смотрел и смотрел на дорогу, на звезды, на девочку, которая стада пятиться и. пятиться назад, и растворилась в белом просторе под хрустальные перезвоны звезд. Где-то там, вдали колыхалась ее газовая рубашка. Мне было хорошо. Так хорошо еще никогда не было. Тепло и уютно. Не надо меня трогать. Я никуда не хочу…

      Мужик, пришедший воровать сено, чуть не проткнул меня вилами. Откинув их, он наклонился надо мной, тёр мои уши, лицо, тряс изо всех сил, матерился, потом опять тёр уши. Я. ненавидел его. Зачем он пришел сюда? Зачем он меня трогает, не дает смотреть на звезды? Ч то я ему сделал?..

      Но слова так примерзли к языку, что и не оторвешь. Получалось глухое мычание.

      Звезды стали срываться с неба, падать в снег и гаснуть. Месяц, как быстрые саночки, соскользнув с неба, скрылся за сугробом. Стало темно-темно.

      Мужик поднял меня на руки, уложил на большие, как дровни, салазки с которыми он пришел за колхозным сеном, и куда-то повез. Потом был слышен чей-то плач, и, – голоса, голоса…

      Очнулся я в избе от острой, боли в ногах.

      Жарко топилась печь. Стоял резкий самогонный запах. Я лежал без штанов, водной рубахе на широком лохматом тулупе. Перед собой на коленях я увидел Валентину, уже без берета, в шелковом с золотыми цветами платьице. Валентина большом жесткой варежкой растирала и растирала мне ноги. Васятка сидел рядом на стуле, непослушными руками, просыпая махорку на свой фартовый реглан, набивал козью ножку.