Проверка огнем. Александр Тамоников

ставленные к награде. Но такого он не видел уже давно – на войне женщин и детей встретишь редко, а сейчас перед ним сидела как раз девочка-подросток.

      На вид обычный ребенок военного времени, лет двенадцати, истощенная, как и все дети, что столкнулись с тяготами многолетней беды – тяжелой взрослой работой, болезнями от холода и усталости, а самое страшное – вечным голодом. Мокрая одежда – куртка длиной почти до пят, юбка и множество намотанных платков – плотно облегала ее, сочилась влагой, которая стекала, образуя лужицу под стулом.

      Две влажные косички, перемазанные грязью, двигались в такт движениям тонких пальцев и худенькому тельцу, которое сотрясал озноб.

      Зубарев подвинул кружку с чаем поближе к девочке:

      – Пока горячий, выпей, чтобы согреться. Тяжело же, руки вон ходуном ходят. – В голосе его звучало отеческое тепло.

      Но девчонка только мотнула головой – нет, позже – и дальше продолжила свою работу. Она напоминала вымокшего под дождем воробья – тощего и сжавшегося в комочек в отчаянной попытке сохранить последнюю крошечку тепла. Впрочем, взгляд у девочки был совсем по-взрослому сосредоточенным, и лицо казалось взрослым и суровым. Этот ребенок не боялся и не проявлял любопытства в незнакомом месте, а был сконцентрирован на чем-то важном, занимавшем все его существо.

      Гостья, казалось, по несколько секунд смотрела куда-то внутрь себя, а потом принималась снова и снова делать на карте местности химическим карандашом пометки. В штабе, по ее просьбе, ей принесли и расстелили на столе большую карту местности. И теперь она вдумчиво и старательно наносила свои пометки на участке оккупированной территории вокруг Одессы.

      Еще утром ее привез грузовик с дальнего поста, а перед этим в штаб прилетела молния: «Обнаружена на границе фронтов дежурным офицером девочка, называет себя одесской подпольщицей. Обладает секретной информацией о вражеской обороне. Направляем к вам для проверки фактов».

      Странная визитерша сухо произнесла свои имя и фамилию и единственное, что попросила, – это карту и карандаш. На все предложения дать сухую одежду, еду она повторяла снова и снова, ровно и монотонно:

      – Мне нужна карта Одессы и карандаш.

      И вот теперь, уже третий час, она без остановки делала пометки, перенося на карту то, что хранила в памяти.

      Наблюдая за девочкой, полковник вспомнил, кого напоминает ему ее напряженная поза за столом. Вот так же его дочка, семилетняя Маруся, сидела вечерами в кабинете отца за огромным столом и сосредоточенно, закусив губу, выписывала аккуратные буквы и цифры в своих школьных тетрадях, делая домашние задания, которые ей задавали в первом классе. А закончив, несла отцу на проверку. Тот отдыхал, растянувшись в кресле, и одним глазом тихонько любовался сдвинутыми белесыми бровками, аккуратными калачиками кос с тугими лентами. До чего же она забавная в своей серьезности, уже совсем взрослая, школьница! И в это время в груди полковника растекалось сладкое и теплое ощущение безграничной любви к дочери. Дочка клала ему на ладонь раскрытую тетрадку, а он, суровый командир полка, заместитель командира штаба, с восхищением рассматривал изящные буквы и цифры.

      – Маруська, ну ты постаралась! Да за такой почерк, за такие крючки конфетами награждают! – Отец лез в ящик стола и выуживал оттуда ее любимое лакомство, карамель «Раковые шейки».

      Дочка с радостным криком кидалась ему на шею:

      – Папуля, родненький мой! Спасибо! Ты лучший в мире папка на свете! – И прижималась нежной щечкой к его щеке с колючей щетиной.

      От щемящего трепета в груди из-за нахлынувших воспоминаний Зубареву вдруг стало невыносимо тоскливо и горько. Как же далеко теперь его доченька, и он не может позаботиться о ней – обнять, согреть, накормить, одарить своей любовью, уберечь от жуткого мира, наполненного смертью и войной.

      Офицер кинулся к своей шинели, висящей на крючке рядом с дверью. Что же за скотина он, сухарь! Ребенок трясется от холода в мокрой одежде, а он рассматривает ее, копается в памяти, позабыв о всякой человечности.

      Теплая шерсть шинели окутала трясущиеся в ознобе плечики, полковник предложил девочке снова:

      – Давай-ка одежду сухую тебе велю принести и еще горячего чаю. А потом дорисуешь план. Ведь трясешься вся, как заячий хвост, неровен час – залихорадишь. У меня тут вот что имеется. – Он вытащил из ящика стола пакет с ванильными сухарями. – Подкрепишься, и работу будет делать легче.

      Гостья не удержалась, бросила жадный взгляд на сверток, от которого плыл невероятный аромат ванили и изюма, но сглотнула слюну, нахмурилась:

      – Нет, нельзя! Надо нарисовать все, что я помню. Пока не забыла! Я вытерплю!

      Полковник, хотя был удивлен ее упорством, все же кивнул, соглашаясь, – хорошо, рисуй дальше.

      В дверь постучали, и после приглашения войти в кабинет шагнул высокий, статный мужчина – капитан фронтовой разведки Глеб Шубин. Он был еще молодым, однако его старили седина в черных волосах и глубокие складки около губ и на лбу. По этим приметам сразу становилось понятно: этот человек многое видел и пережил в жутких, кровавых