Княжна из пепла. Марина Владимировна Болконская

дрожат, сжимая окровавленную ткань.

      Он даже не запомнит, как её звали. Потому что для него она – просто очередная. Как я. Как все мы. Выпил, насладился, ударил – ушел. А завтра его карета проедет мимо этого дома, и он даже не вспомнит, что здесь лежит её тело.

      Я бью кулаком в зеркало. Стекло трескается, и мое отражение распадается на осколки. В них – обрывки другой жизни.

      Белое платье с голубыми лентами…

      Сад, наполненный ароматом сирени…

      Мамины руки, теплые от солнца…

      Теперь мои руки помнят иные ласки – те, что оставляют синяки подкружевом перчаток.

      Я думала, что дворянская кровь – это привилегия, а не проклятие.

      Мать предательски умерла. Пришла мачеха. Пришел новый порядок. А потом пришел он – отец, для которого я стала… обузой. Дорогой, но ненужной вещью.

      Он назвал меня слабой! – горькая усмешка рвёт мне горло. – Да, именно так, подписывая бумаги о моей продаже в дом мадам Леруа.

      Труп на полу будто шевелится – нет, это лишь моя тень дрогнула. За окном проезжает карета, и на мгновение мне кажется, что я вижу там себя – ту, прежнюю, с бантами в волосах и глупой улыбкой.

      Я накрываю лицо девушки кружевным шарфом. Алые пятна медленно расползаются по белой ткани.

      – Прости, – шепчу я, ощущая, как что-то горячее катится по щеке. – Но я отомщу за нас обеих.

      Где-то в городе бьют колокола. Где-то смеется мой отец. А в разбитом зеркале теперь две меня:

      Та, что умерла в шестнадцать.

      И та, что осталась, чтобы хоронить других.

      А знаешь, что самое смешное? Если завтра я окажусь на её месте… меня тоже вынесут тихо. Тоже закопают глубоко. Тоже забудут быстро.

      Я взглянула в окно – там, за стеклом, Петербург переливается позолотой куполов и витрин, холодным блеском, что обжигает глаза, но не греет душу.

      Но я… я не хочу быть забытой.

      Тихий шёпот застрял в горле комом. Я отвела взгляд от бездыханного тела, но образ мертвой девушки будто прилип к векам.

      Мы все здесь – уже мертвые. Просто некоторые ещё дышат.

      Где-то в глубине памяти всплыл смех – звонкий, детский, её собственный. Такой далёкий, будто принадлежал совсем другому человеку. Другой жизни.

      –…будто и не моей.

      Часть первая. Падение (гл. 1–8)

      Глава 1. Петербург, 1815 год

      Мамин смех звенел, как хрустальный колокольчик, разбивающийся об колонны зимнего особняка.

      – Лови, Настенька!

      Княгиня Зарина подбросила в морозный воздух горсть снежинок – жемчужных, как слезинки ангела над застывшей Невой. Пятилетняя Анастасия, задрав пухлые ручки в кружевных варежках, кружилась в этом серебристом вихре, и каждая снежинка, опускаясь на её золотистые кудри, казалась бриллиантовой звёздочкой, вплетающейся в живую корону зимы.

      – Мама, я принцесса?

      – Нет, солнышко моё, – мать опустилась на колени, обняв дочь. Ее голубые глаза блестели, как брызги садовых фонтанов, на солнце. – Ты лучше принцессы. Ты – моё единственное счастье.

      За последним словом повисла странная пауза.

      Княгиня подняла глаза. На втором этаже, за мутным стеклом, застыла высокая, худощавая тень. Их взгляды встретились на мгновение – и мать Анастасии резко отвернулась, будто обожглась.

      Князь Арсений стоя у окна наблюдал, как жена и дочь кружатся в снежном хороводе. Перчатка беспокойно переходила из руки в руку. Как будто он пытался найти ей правильное место. Длинные пальцы с безупречным маникюром машинально поправили очки на тонком носу.

      Смех Анастасии долетал приглушённо, словно из другого измерения. «Слишком громко». Князь сжал в руке перчатку, как удав – ветку.

      Тяжёлый вздох. Он закрыл глаза – лишь бы не видеть, как они счастливы.

      Когда веки поднялись, на лацкане тёмно-синего сюртука уже таяла снежинка. Он смахнул её резким движением – будто стряхивал паутину, внезапно опутавшую его.

      – Ваше сиятельство, – за спиной закашлял управляющий. – Госпожа Эйхлер прибыла.

      Арсений не повернулся. В отражении окна он видел, как его жена подбрасывает в воздух снег, и этот жест – широкий, свободный – вызвал в нём странное ощущение. «Как будто она сеет что-то. Что прорастёт без моего разрешения».

      – Пусть подождёт в голубой гостиной, – сказал он ровным голосом, но челюсть свело так, что в висках застучало.

      Управляющий поклонился и вышел. Арсений остался один с этим видением за стеклом: его дочь, вся в кружевах и мехах, ловила падающий снег. «Её пальцы ещё не знают, как больно обжигает холод. Как лёд режет кожу. Как снег, который кажется таким чистым, всегда тает в грязь».

      Он резко развернулся и потянул за шнур звонка. Когда лакей появился, князь сказал всего два слова:

      – Оранжерею закрыть.

      Глаза слуги расширились – в оранжерее было минус