Тайга (сборник). Сергей Максимов

летит песня.

      Я останавливаюсь и слушаю. В песню вливаются звонкие женские голоса, очевидно, подхватил соседний женский барак.

      …Меня-а окликнут часовые,

      Окликнут раз, окликнут два-а,

      Взведут курки они свои стальные,

      Тогда наве-ек убьют меня-а…

      Интересный народ жулики. Они единственные из заключенных, кто продолжают вести приблизительно тот же образ жизни в лагере, что и на воле. Они стараются получше одеться, играют в карты, воруют, пьют одеколон и денатурированный спирт, любят, ревнуют, ссорятся из-за женщин… Они знают, что за любовную связь полагается карцер, и какой! Карцер, из которого трудно выйти живым. И все-таки их это не останавливает. Я никак не пойму, что это – хорошо или плохо? Что это – «любовь сильнее смерти» или отчаяние обреченных?

      Песня смолкла, и стало совсем тихо, как на кладбище. За проволокой, лениво шагая, прошел часовой и негромко кашлянул. Я собрал сухие ветки, положил их на землю и прилег.

      …Скоро, скоро часы деревянные

      Прохрипят мой двенадцатый час…

      Я поднялся и сел. В самом деле, почему же и я завтра не могу отправиться туда же, куда отправились Максим Сорокин и Потапыч? Разденут меня догола, отдадут мою одежду еще живому арестанту и положат на скользкие стеллажи рядом с другими мертвецами.

      Где-то в тайге прокричала сова. Я стал скручивать цигарку. Но свернуть ее мне так и не удалось, я услышал осторожные шаги у стены мертвецкой.

      Затаив дыхание, я стал напряженно слушать.

      Несколько секунд было тихо, потом опять захрустели ветки под чьими-то шагами. Инстинктивно я взял в руки толстую палку.

      Из мрака выросли две неясные фигуры.

      – Потапыч… – негромко позвал мужской голос.

      Я встал во весь рост.

      Обе фигуры быстро подошли ко мне. Это были мужчина и женщина.

      – Нет Потапыча… – ответил я.

      – Тише… – попросил мужчина. – А где он?

      – Помер вчера.

      – Помер? – удивленно протянул он. – Слыхала, Маруська?

      – Жаль старичка… хороший старик был, – зевнув, отозвалась женщина.

      Теперь я их разглядел. Он – молодой парень, в широких брюках, заправленных «по-блатному» в коротенькие сапожки. Она – остроносая девушка в казенной стеганой телогрейке. Под мышкой она держала что-то объемистое, завернутое в бумагу. Его я немного знал по лагерю. Поездной вор, за свое смазливое лицо он носил кличку Петька Красюк.

      – Чего же Потапыча-то… туда положили? – осведомилась Маруська, показывая на мертвецкую.

      – Да… там и он.

      Кто-то вышел из барака, хлопнув дверью, и зашагал, громко ругаясь. Гости мои разом присели на землю.

      – Комендант, сволочь, ищет – прошипел Петька. – Ишь, попер в третий барак.

      В просвете между бараками смутно чернел силуэт человека. Когда он повернул за угол, Петька Красюк поднялся, сдвинул назад кепку и, подойдя ко мне вплотную, зашептал:

      – Слышь, ты… как тебя… Ты что же, заместо Потапыча? Сторож?

      – Да, сторож.

      – Ты,