Тахион. Ал Габриэл

«Вот, я видел все закаты, и мне безразлично, зайдёт ли солнце завтра»? Думаю, что, пока мы смертны, неважно, будет ли нам сорок или сто сорок лет, будет ли за нами опыт тысяч поколений, мы всегда будем одинаково наивны, одинаково алчны, одинаково глупы, но и одинаково верны поиску надежды на лучшее. Егор Харитонович, позвольте один личный вопрос?

      – Чай допей, позволю.

      – Хорошо, – Виктор быстро и с удовольствием осушил стакан, – вот я сколько лет уже знаю вас. Знаю, как сторожа, хранителя, наверно, это более подходящее слово, хранителя «Джоконды». Также знаю, что когда-то и вы были учёным, серьёзно занимались наукой. Ведь оттуда знаете всё про конструкцию компьютера. И были одним из авторов вот этой нашей отечественной модели. Почему же шесть лет назад вы резко порвали с наукой? Начали делать какие-то… предсказания публичные, заведомо зная, что их никому не удастся проверить, верифицировать. Вы же знали, какие порядки уже тогда были. ННП. И вас фактически отстранили…

      – Ну, во-первых, я и сейчас учёный, Витя. Учёные не бывают бывшими. Можно поменять профессию, отказаться от степеней, званий, наград. Но отречься от призвания и знания невозможно. Даже если тебя отправляют на костёр, именуют еретиком или, как сегодня, пустословом, даже если кажется, что рушится вся твоя карьера, а мир вокруг тебя ломается, та капля знания, которую ты теплишь глубоко в своих мыслях – она важнее всех регалий и пыток, что ждут тебя. Даже если завтра или через тысячу лет докажут её абсолютную неверность, сейчас, в моменте, когда на кону всё, когда от тебя зависит мир, именно эта капля даёт тебе силы двигаться вперёд. И пусть через её опровержение, благодаря её отрицанию строятся уже верные, истинные конструкции. В моменте, когда требуется храбрость быть честным с собой, сохрани эту каплю.

      – Фальсифицируемость научного познания одинаково, если не более, важна, чем верифицируемость.

      – Именно так. И именно поэтому и научный прогресс, и гуманистический имеют одни и те же корни – в вере и поиске человека познаваемости мира, его стремлении внести лепту в познание. В капле и камушке.

      – Я запомню это, Егор Харитонович. Как и все наши разговоры. Ваше мировоззрение очень близко мне. Иногда чувствую, будто родное. Но всё же, что случилось тогда, шесть лет назад?

      – Это был мой выбор, Витя. Я не хочу вдаваться в подробности. Со временем ты сам узнаешь их. Сейчас тебе стоит знать лишь то, что я позволил людям отстранить себя от формальной науки, но любовь к науке всегда во мне. Я знал, к чему шёл, и мне было безразлично, какое клеймо нарисуют в моём досье. Пустослов или Цербер – я служу людям, служу научному прогрессу. Потому что в моей миссии, как оказалось, больше некому этого сделать. Так, если хочешь, сложились звёзды. Виноват ли я, что нет доказательств множественности реальностей, о которой проповедовал? Нет. Могут ли её когда-нибудь экспериментально доказать? Наверное. Когда я был помоложе…