Над островом чёрный закат. Хроники исступлённых. Юрий Колонтаевский

загадочно. Адам не раз бывал свидетелем этих бесед. Едва он успевал привыкнуть к одному языку, обнаруживая корешки знакомых слов и начиная улавливать первый смысл, как они переходили на другой язык, в котором знакомые слова встречались реже, и напоследок звучал язык, в гортанных звуках которого не было ни одного знакомого слова, но была музыка, говорящая больше слов.

      Адам испытывал счастье, наблюдая кружок убеленных редеющими сединами стариков, которым по всеобщему убеждению давно было пора на покой. Но так думали молодые исступленные, еще не испытавшие угроз возраста, так не думал дед, самый старший из них, единственный, кто был способен защитить своих немногочисленных друзей. Когда-то он выторговал у Владетеля неслыханную привилегию – расставаться с друзьями разрешалось ему одному, никто не смел нарушить тихое таинство их общения, а тем более понудить стариков помимо их воли закрыть за собой дверь…

      Старики, помнил Адам, жили надеждой на возрождение в университете кафедры мертвых языков. Мечтали набрать студентов, основательно выучить их. Однако сенаторы во главе с Владетелем при каждом обсуждении проекта решительно выступали против. Свое несогласие они объясняли просто и довольно логично. Во-первых, тем, что от туманной затеи не ожидается никакой практической пользы, что делает ее по меньшей мере сомнительной. Во-вторых, прибавится хлопот службам надзора, ведь крамольные мысли, содержащиеся в книгах, постепенно станут достоянием растущего числа носителей, а этого допустить нельзя ни в коем случае. И, в-третьих, уж если народ примет крамольные мысли, как свои, обязательно жди беды. Итогом таких обсуждений было общее положение, возведенное в Закон, о самом жестком запрете любых попыток вывести ум исступленных из состояния тихой спячки.

      Менее же заметным для народа итогом последнего обсуждения проекта стариков стал полный запрет на общение, к которому они привыкли. Гору было предписано оставаться безвыездно в уединении, его друзьям категорически запрещалось навещать его, а Антону – выходить за границы университетской территории.

      Разделенные старцы за несколько весен догорели один за другим. В живых остался последний – дед Гор.

      – Мои преданные друзья, – говорил дед, оглаживая корешки бесценных переплетов. – Я мечтал, что они переживут меня, и будут жить, когда я уйду… Скоро конец, Адам. Иногда представлю, что книги погибнут, и меня охватывает ужас. Неужели они обречены? Мне случайно стало известно, что их исключили из перечня ценностей, подлежащих упаковке. Видно, власти решили полностью оторваться от родины, от предков. Вытравить память, как нечто ненужное, противное природе. А ведь нет, мальчик, ничего страшнее, чем утрата памяти. Это говорю тебе я, человек, принимавший самое активное участие в избавлении от памяти, наивно доказывавший выгоду, которую можно получить, если жить одним днем и ничего не знать о том, что было до тебя. Стыдно,