Так было… История семьи Громовых. Игорь Львович Громов

режим, вкупе с горным воздухом и железной волей мамы привели к положительным результатам. Мама стала поправляться. Она рассказывала, что за время её болезни досталось и мне, клопышу. Отец почему то решил, что причиной её болезни стали мои роды и по этой причине возненавидел меня. Часами я мог реветь в кроватке будучи или мокрым, или голодным – он меня к матери не подпускал.

      – Поревёт, – говорил он, – и уймется!

      Меня перевели на особый паёк, что вызвало моё бурное негодование, и я орал что было мочи! Отец спокойно этого долго не мог выдержать, и я в конце-концов получал шлепков, отчего оранье превращалось в рёв молодого львёнка…»

      В декабре 1916 года Николай, произведённый к тому времени Высочайшим приказом от 12 октября 1916 года в подпоручики, получает 49-дневный отпуск и уезжает домой, в Петроград. Катя с Лёвой уехала туда раньше.

      

      1917 год. Петроград. Громовы. Справа от Екатерины Петровны – Костя.

      Есть ноябрьское, 16-го года, письмо Лёши Фрайберга, которое он послал в Петроград, на Морской проспект:

      «Рекитыныч! (это прозвище Кати).

      Простите, но устал ждать хотя бы строчки от ВАС. Коля мне написал и, как внезапная волна нагоняет на берег воду, так и его письмо нагнало массу воспоминаний. Неужели у ВАС нет ни единого слова для вашего Хламиды? Ведь Котька же нашёл, вспомнил и также радостно, как и я, вспоминает нашу маленькую квартирку. Комнатку, где я отдохнул своей больной и взбалмошной душонкой. Вам с Котькой благодарен я за те дни душевного покоя, что теперь лишь в грёзах и мечтах о минувшем иногда вспоминаются…»

      Следующее письмо он пишет уже обоим, в январе 1917 года:

      «14/I-1917            Дорогой Котька!

      Только что узнал что ты дома – так уже строчу тебе письмишко. Ты что-то давненько меня не вспоминал, или уже совсем забыл о существовании своего Хламиды? Слава Богу, что ты здоров. Радуюсь, что дома и видишь своего Лёву и Ректиныча. Что-то твой Ректиныч не удостоил за эти ½ года ни одной строчкой, да и тебе, видимо, нет времени писать какому-то Хламиде! Как грустно становится, хочется кончить с этим глупым существованием. Сколько дорогих и светлых воспоминаний только и развлекают. И невольно погружаешься в них, чтобы затопить настоящее невесёлое время. Но это слабо удается. Получил ли ты мои письма и фотографию… на Константиновском как-то странно всё заглохло, точно и не существовал я совершенно. Между прочим, там у твоей маменьки осталось много стихов и рисунков которые, я бы не хотел, чтобы они попали людяшкам в руки и, если они, т.е. мои вещи (если таковые ещё так можно назвать) ещё целы, я бы просил их просто сжечь, так как они твоим наверное мешают, и пока я здесь, не нужны и мне. А когда вернусь – настрочу новые…»

      А отпуск, согласно послужному списку подпоручика Громова, закончился у него 10 февраля 1917 года.

      Вернулась ли Катя вместе с ним в Тифлис, можно только гадать. Но если верить запискам моего папы, Катя приехала позже.

      Вот что пишет