Сны разума. Дари Псов

солнце уже давно вычеркнуло её из списка тех, кого согревать. Чёлка выбивалась из-под простого чепца, закрывая лоб, а тёмные волосы были уложены в аккуратный узел, как и положено тем, кто должен быть незаметным. Взгляд же – беспокойный, будто она всегда ожидала, что её вот-вот окликнут, но не отдадут приказ, а скажут нечто страшное, чего нельзя будет ослушаться.

      Она подняла взгляд – и замерла. Тряпка выпала из рук. Она потянула два пальца к плечу, но остановилась – хотела перекреститься? По-православному? Северянка? Прикрыв рот, поспешно скрылась за углом. Не самая редкая реакция на моё присутствие.

      – Ты ведь знаешь, кто я? Я психо-детектив. Чем дольше проходит времени, тем сильнее разрушается мозг жертвы. Веди.

      – Но вы пахнете алкоголем. Сэр, – заметил дворецкий ненавязчиво, не желая обидеть, но и молчать не считал нужным.

      – Это мой личный помощник.

      – Алкоголь, сэр?

      – Я нанимал телохранителей, но они заметно хуже защищали от реального мира, – я усмехнулся, но его лицо осталось каменным. Ни гипотезы о существовании чувства юмора. Ладно, заслужил честность. – Алкоголь действительно размягчает границы сознания. Помогает просочиться в чужой разум, когда трезвость держит на цепи. Но на работе я не пью и не курю. Так что давай быстрее разберёмся с этим делом.

      Мы подошли к разломанной двери кабинета, но Вудсворт всё равно открыл её и пропустил меня вперёд.

      – Кто первым нашёл тело?

      – Леди Лонгфорд, сэр. Она обнаружила, что господин долго не выходит. И позвала меня сломать дверь.

      Комната была такой же, как и весь дом – огромной, мрачной и полной тайн. Запахи наполняли её густым, тяжёлым облаком: старый воск, бумага, деревянный лак, едва уловимый аромат высохших чернил, терпкий табак, впитавшийся в стены, и что-то ещё, металлическое, слабое, но неумолимое, пробирающееся сквозь остальные нотки, как ржавчина на лезвии ножа.

      Стены были уставлены книжными полками, на которых теснились тома в кожаных переплётах. Некоторые из них покрылись тонким слоем пыли, другие выглядели так, будто их недавно перелистывали нервными пальцами. На полу лежал толстый ковёр, который заглушал шаги. В центре комнаты стоял массивный стол, за которым сидел Джаспер Лонгфорд.

      Или, точнее, его брошенная оболочка.

      Он сидел в кресле, голова была слегка наклонена вперёд, как будто он заснул. Только глаза открыты – неподвижные, выцветшие, отражающие слабый свет лампы. В них читалось недоумение. Все мы озадачены жизнью, что уж говорить о смерти.

      Джаспер Лонгфорд был глубоким стариком, человеком, которого возраст не просто тронул – он вырезал его, как скульптор, терпеливо и жестоко. Кожа его, тонкая, почти пергаментная, была исполосована морщинами, глубокими, как каньоны, высеченные временем в скале его лица. В уголках рта застыли следы давно сказанных слов. Волосы – седые, редкие, уложенные с той аккуратностью, что бывает у людей, которые цепляются за порядок даже перед лицом хаоса.

      На его костюме – тяжёлом, дорогом, но теперь смявшемся, – остался слабый запах лаванды и древесного мыла, которым он,