Беатриче Ченчи. Франческо Гверацци

хоть в тревожном сне найти себе отдых.

      Часа через два граф опять зовет лакея и спрашивает:

      – Что, светло?

      – Нет, ваше сиятельство.

      – Отчего не светло еще?

      Марцио пожал плечами. Граф покачал головой, как бы смеясь сам над своим вопросом:

      – А скоро ли начнет светать?

      – Через час.

      – Через час!.. Да ведь час, это вечность для того, кто не может спать! О, мой… смотри, я чуть-чуть не прибавил – Бог. Говорят, что сон – спутник праведников. Если б это была правда, я бы должен спать, как спали семь спящих дев, – все вместе… Что же делать теперь?.. А! употребим этот остаток ночи на какое-нибудь похвальное дело; – займемся воспитанием Нерона!

      И он велел Марцио взять какую-то соломенную куклу и отнести ее в зал, куда выходили комнаты его жены и детей; сам он отвел Нерона в другую комнату и стал дразнить и задорить его, потом, распахнув вдруг дверь в залу, пустил его на соломенную куклу. Собака, не помня себя от ярости, прыгая и лая отчаянно, кидается на куклу и рвет ее на клочки. Граф находил особенную отраду, любуясь подвигами этого животного, и вот что говорил он Марцио:

      – Это сын мой возлюбленный, и я воспитал его так, чтоб он мог защищать меня от врагов и от друзей, в особенности от моих возлюбленных детей; от жены, еще более любимой, а также немножко и от тебя (и при этом он трепал его по плечу), мой вернейший Марцио.

      Нагнавши таким образом страх и ужас на весь дом, он вернулся в свою комнату, где уже потребность самой натуры, побежденной усталостью, принудила его отдаться краткому и прерывистому сну. Когда он встал, лицо его было пасмурно.

      – Я видел скверный сон, Марцио!.. Мне снилось, что я обедал с моими покойниками. Это означает близкую смерть… Но прежде, чем я отправлюсь туда обедать, многие, Марцио, очень многие опередят меня, чтоб приготовить мне стол.

      – Ваше сиятельство, пришли письма из королевства с нарочными…

      Граф протянул руку за ними. Марцио продолжал:

      – И из Испании с обыкновенной почтой; я их положил в кабинете на бюро.

      – Хорошо. Идем…

      И поддерживаемый Марцио, сопровождаемый Нероном, старик отправился к кабинету.

      Великолепное августовское солнце едва всходило, золотя своими юными лучами лазоревый небосклон.

      Граф подошел к балкону и, глядя на величественное светило, бормотал какие-то таинственные слова. Марцио, проникнутый радостью при виде этого великолепного неба и света, не мог удержаться, чтоб не воскликнуть:

      – Божественное солнце!

      При этом возгласе, глаза графа, обыкновенно потухшие, загорелись подобно молнии в туче, и он устремил их на небо. Если правда, что Юлиан-отступник бросил в небо кровь, которая текла из его смертельной раны, то он должен был бросить ее именно так, как был брошен этот взгляд, и с таким же намерением.

      – Марцио, если б солнце было свечой, которую можно потупил, дунув на нее, ты бы потушил ее?

      – Я? Боже упаси, эчеленца! Я оставил бы его, пусть горит.

      – А я