Адония. Том Шервуд

ленту мне уже не вернут?

      – Лежи тихо, – прошептала Адония. – Сестра Люция, кажется, опять уйдёт к себе. Да, уходит.

      – Куда к себе?

      – В свою комнату, конечно. У сестёр у каждой своя комнатка. Кровати у них с занавесками, и половички на полу. И шкафчик есть, и комодик, и столик.

      – Ты что же, была?

      – Нет, конечно. Из коридора видела. Нас иногда посылают в их коридор какую-нибудь сестру позвать, мы и зовём – из коридора. А двери в их комнатах настежь раскрыты, даже ночью: Бригитта распорядилась. Ты слушай. Сёстры по очереди спят вместе с нами. Вон там, у двери, для них место. Но Люция иногда дождётся, когда мы уснём, и уходит к себе. Я видела. Рано утром возвращается – как будто всю ночь здесь спала. Вот и сегодня ушла, и, кажется, всё будет прекрасно.

      – Что будет прекрасно?

      – Да всё, подружка. Я в твоей беде виновата, я её и исправлю. Ты спи.

      Прошёл час. Фиона в полудрёме видела, как Адония вдруг неслышно встала, натянула и подвязала чулки, надела своё серое платье и, неслышно ступая, прошла между кроватями к выходу.

      Неизвестно, сколько прошло времени, когда Фиона почувствовала, что её тормошат.

      – Тсс! – прижала палец к губам Адония. – Вот твоя лента!

      – Откуда? – торопливо протирая кулачком глаза, изумилась Фиона.

      – Из кельи Ксаверии, откуда ж ещё.

      – Ты была там?! Ночью?!

      – Ну, была. Не велико дело.

      – Темно! Страшно!

      – В коридорах горят фонари. В комнатах светят лампадки. Ксаверия храпит так, что никаких шагов и не слышно.

      – Как же ты ленту нашла?

      – Она и не прятала. Сделала себе из неё закладку для книги. На столе была книга и какие-то письма. Я их все перепутала, книгу закрыла, а чернила из чернильницы вылила ей в башмак.

      – Ой, что будет?

      – Да ничего. Глупая она, что ли, чтобы кому-то рассказывать?

      Однако умом Ксаверия не отличалась.

      Утром всех воспитанниц заперли в спальной зале. Не выпустили даже умыться. Притихший пансион был наполнен предощущеньем беды.

      Послышались резкие шаги. Дверь распахнулась. Донна Бригитта, в белом накрахмаленном колпаке, вошла, почти вбежала, грозно сверкая глазами.

      – Событие ужасное, – срывающимся голосом заговорила она, – говорить о котором отказывается язык, ужасное, мерзкое, больше даже – за пределом мерзкого, произошло в моём благопристойнейшем пансионе. Ночью кто-то проник в келью к сестре Ксаверии и похитил находившийся в ней ценный предмет. Кроме того, этот кто-то самым зверским образом напал на сестру Ксаверию! Сестра, покажите.

      Бледная от негодования Ксаверия, выступив вперёд, сняла башмак и предъявила на всеобщее обозрение ногу в фиолетово-чёрном от чернил чулке. Над головами воспитанниц прошелестел быстрый вздох.

      – Мне нужно знать, – закончила донна Бригитта, – кто этой ночью выходил и побывал в келье сестры Ксаверии. Я буду вызывать вас по одной в свой кабинет. Если кто-то видел того, кто учинил этот разбой, то должен мне рассказать. Не заставляйте меня начинать зверствовать.

      И она, нервно